знал, как говорят во всей Руси великой, какие где живут слова и как их произносят. Живую русскую речь Даль слышал, как слышит музыку большой музыкант. Различая всякую мелодию в многоголосье оркестра. Улавливая тончайшие оттенки исполнения.

Даль гулял однажды с приятелями по саду, где плотники строили беседку. Один из рабочих нес доску, поскользнулся.

— Что ты? — бросился к нему Даль.

— Ничего, — отвечал тот, отряхиваясь и бормоча что-то.

— Новгородский, — вслед ему определил Даль.

— Откуда вы узнали? — привязались приятели.

— По говору.

— Но ведь это невозможно, — недоверчиво усмехнулся кто-то. — Он сказал всего два слова: «Ничего, скользко».

— Вы ошибаетесь, — холодно проговорил Даль. — Он сказал: «Ничего, склезко». — И крикнул плотнику: — Откуда ты, братец?

— Новгородские мы, — послышалось в ответ.

Как-то встретились Далю два монаха с кружкой — сборщики на церковное строение.

— Какого, батюшка, монастыря? — спросил Даль того, что помоложе.

— Соловецкого, родимый.

Даль улыбнулся: ох уж этот «родимый» — в любой сторонке выдаст исконного ярославца.

— А сам не ярославский ли? — продолжал допытываться.

Монах покраснел, смутился:

— Нету-ти, родимый, я тамодий, соловецкий.

Снова «родимый» и вдобавок эти неповторимые «нету-ти», «тамодий»!

Даль расхохотался:

— Зря таишься, батюшка! Все знаю! Из Ярославской губернии будешь, Ростовского уезда…

— Не погубите! — Монах упал Далю в ноги.

Он оказался беглым вором, переодетым.

Уже стариком Даль служил в Нижнем Новгороде. Всех чиновников, которые ездили в командировки по губернии, он просил записывать новые слова и отмечать особенности произношения. Однажды просмотрел записи, привезенные из нескольких селений Лукояновского уезда, сказал уверенно:

— Да ведь это белорусы.

Удивленным чиновникам посоветовал:

— Поройтесь-ка в архивах.

Порылись — нашли: при царе Алексее Михайловиче в этих местах и впрямь поселили белорусов.

Со временем, едва спор заходил о языке, стали призывать в судьи Даля.

Помните у Некрасова в «Несжатой полосе»:

Нас, что ни ночь, разоряют станицы Всякой пролетной прожорливой птицы…

Поэта упрекнули: нужно не «станицы», а «стаи». Некрасов отвечал, что с детства слышал в народе выражение: «птицы летают станицами». А теперь проверил себя по Далю.

Это было веское доказательство. Далю верили.

Жила в Дале Россия с городами и селами, с горами и долинами, с реками и озерами. И еще жила в нем, укореняясь год от года, Россия великого языка, который Даль постиг в совершенстве, которому служил всю жизнь.

Долг платежом красен.

ЗОЛОТОЙ ВЕРБЛЮД

Когда началась война с Турцией, русское командование закупило несколько тысяч верблюдов. У Даля был свой верблюд. Обыкновенный живой верблюд, с горбами, с тяжелыми, мягкими лапами, с грустными глазами, теплой мордой и презрительно поджатыми губами.

Далев верблюд был дороже золотого. Мягко ступая, важно задирая голову, таскал по военным дорогам не простую поклажу, а десять лет жизни Даля.

Верблюд был нагружен словами.

Тетрадок и записных книжек во время кампании прибавилось столько, что тесен стал заслуженный чемодан. Даль паковал слова в тюки, навьючивал верблюда. Товарищи шутили: «Ну, Владимир Иванович, теперь пиши, не стесняйся. Эта скотинка, говорят, и двадцать пудов выдержит». Доктор де Морни прицепил к Далеву тюку свой кларнет. Денщик Алексей хоть и северный мужик, однако привязался к неведомому зверю, управлялся с ним не хуже, чем с лошадью. Приставший пес с верблюдом подружился. Так и двигались через Балканы: впереди, в повозке, Даль и де Морни, за ними Степан в фуре с хозяйственной утварью, следом Алексей на верблюде; замыкал шествие пес — весело махал хвостом, как флагом.

Верблюд пропал во время короткой стычки, перехода за два до Адрианополя. Даль перевязал раненых и возвратился в обоз, где все смешалось в минуты внезапного боя. Он не нашел ни Алексея, ни верблюда. Бедный пес лежал с простреленной головою.

Степан путано объяснял, что очень испугался, залез под телегу и не видел ничего.

Даль признавался потом, что осиротел с утратою своих записок. «Осиротеть» — тяжелое слово. Так говорят, когда теряют близких.

Может, и хорошо, что пропали Далевы записки. Утрата подсказала Далю, что не увлечением они были, а призванием. Понял, что без них ему в жизни не обойтись.

Еще лучше, что через неделю