Андрюша тоже не отставал. С раннего детства отец прививал ему знания иностранного языка, разговаривая с ребенком на языке Гете и Байрона. И Вероника, хоть и была специалистом по испанскому, за два года службы тоже поднаторела в немецком языке и помогала сыну, как могла. К пяти годам ребенок свободно болтал на двух европейских языках, испанским его голову решили не загружать. Одной только Матильде не нравились русские матюги. Когда Самец с женой начинали беседовать на повышенных тонах, собака прижимала уши и начинала тихо скулить. А от Андрюшиных «шайзе», "шванц" и "лекен зи мих ам арш" она вообще жмурилась и, поджав хвост, уходила в другую комнату. Матильда все понимала и, будучи немкой благородных собачьих кровей, не желала выслушивать гадости не только в свой, но и в чужой адрес.

Некоторые здравомыслящие люди разумно полагают, что любовь — это не основание для женитьбы. В правдивости сих высказываний Самец убедился спустя пять лет после свадьбы. Молодой, самоуверенный мачо при деньгах, на хорошей импортной машине, со швейцарским хронометром на крепком запястье, свободно владеющий иностранными языками, никогда не останется без женского внимания. Только успевай выбирать. Поэтому его отношения с Вероникой из любовно-сентиментальных перешли в разряд родственно-деловых. О приключениях мужа Веронике неоднократно докладывали доброжелательные подруги, обделенные его вниманием. Питая непонятные иллюзии, Вероника отказывалась верить сплетням, хотя в глубине души прекрасно понимала и чувствовала, что Самец уже совсем не тот влюбленный в нее юноша с добрыми, как у теленка, глазами и кротким нравом. Может, и любил еще, но не так, как раньше. И вот сегодня она лично в этом убедилась.

Вечером неизвестные «доброжелатели» доложили ей по телефону, что в одном из своих офисов Самец предается блуду с какой-то молодой куртизанкой. Вероника достала из домашнего сейфа любимое охотничье ружье (долго искала патроны, но не нашла — дядя Гена благоразумно спрятал их на даче месяц назад), выскочила на улицу, быстро села в свою машину и поехала по указанному адресу толковать с греховодником.

Самец совсем нюх потерял. Охраны на входе нет — отпустил, наверно. Дверь в кабинет не заперта. Пугачева на полную громкость… Совсем рехнулся.

…Парочка расположилась на большом полированном столе в позе "самец снизу". Сверху скакала глухонемая уборщица Вика, которую Артемов как-то привозил к ним на дачу. "И зачем им музыка, — подумала в тот миг Вероника, — ведь эта дура все равно ничего не слышит…"

В каждом из нас живет Герострат, только неизвестно, испытывал ли он столько ненависти к храму Артемиды, сколько сейчас Вероника к своему мужу. Динамическая скульптурная композиция была разрушена тремя ударами приклада. Один в верхнюю ее часть и два — в нижнюю.

В область малого таза. Теперь Самец с девкой скрипя зубами, корчились, валяясь в разных углах кабинета… Она — молча, он — тихо постанывая и пьяно матерясь. На столе осталось: полбутылки "Чивас Ригала", стакан и маленькая стопка записок. Вероника взвела курки, навела ружье на Самца, потом на девку и со словами: "Лежать, бляди, а то убью" — присела на стол и начала читать: «Нормально», "А так?", «Хорошо», "Ну, как?", «Ага», "Приступим?".

Через некоторое время Вероника поняла, что читать записки нужно в обратном порядке. Она смахнула переписку со стола, кинула в Самца ружье, заплакала, отхлебнула из горлышка «Чиваса» и, запустив бутылкой в стену, уехала домой.

— Будь ты проклят, сын собачий! — сказала она напоследок.

…На столе остались две непрочитанные записки. Одна с категорическим оральным требованием, другая, написанная с грамматическими ошибками, — с глупым вопросом о деньгах.

В таком возбужденном, усугубленном алкоголем состоянии за руль садиться было нельзя. Но Веронике в тот момент было все равно. На обратной дороге машину занесло, она слегка врезалась на повороте в угол дома, помяв дверцу, но все обошлось. Никто не остановил. Повезло. Следом приехал муж и начал Веронику избивать. Поставил синяк под глазом, больно надавал тяжелыми кулаками по ребрам. Могло быть и хуже, но Матильда его за ляжку укусила, заступница. Самец обиделся и ушел из дома. Вероника подошла к телефону и позвонила Арсению.

Арсений, как мог, успокоил сестру и забрал у нее маленькую бутылку виски, которую она уже опустошила наполовину. Уложил на диван, нашел в аптечке две таблетки феназепама, засунул их сестре в рот, заставил запить водой. Приложил к глазу попавшийся под руку холодный утюг и стал гладить всхлипывающую Веронику по голове, напевая при этом въевшуюся в голову песню про колокольчик:

— "Динь-динь-динь, динь-динь-динь,

Колокольчик звенит…"

Спи, сестренка!

Арсений зашел в Андрюшину комнату. Тот спал, чему-то улыбался во сне, ничего не зная о родительских склоках. Арсений поправил одеяло, закрыл дверь, пошел на кухню, отворил окно, закурил. На улице падал снег, быстро покрывая грязный серый двор чистым белым цветом. Скоро Новый год с его новой глупой надеждой на новое глупое счастье. Как быстро летит время!

Он постелил себе на кухонном диванчике, попил на ночь чаю и лег спать.

— Что, подрались? — спросил Арсения утром вернувшийся откуда-то дядя Гена.

— Да. Было дело. Вероника сама тебе расскажет. Ты не отходи от нее, а я побежал, у меня сегодня дел по горло. Позвоню в обед, а если надо, вечером опять приеду.

— Ступай, сынок. Разберемся.

Утром Веронику успокаивать не пришлось. Она вкратце рассказала дяде Гене, что произошло. Встала, как ни в чем не бывало, приняла душ, глаз подбитый припудрила… Не та женщина, чтобы в истерике биться и о судьбе причитать. Но явно что-то свое задумала. Собрала Андрюшу, взяла Матильду, санки. Дала веревку в зубы собаке, и пошли потихоньку втроем прогуляться по первому снежку до ближайшей церквушки. Андрюша доволен, улыбается, снежки лепит, в Веронику и Матильду кидает. Матильда тоже делает вид, что довольна: такую ответственную работу доверили — санки тянуть. Трудно, но почетно.

…Никогда раньше Вероника в церковь не ходила, даже креститься правильно не умела, а тут вдруг Бога вспомнила и решила его к себе в помощники призвать. Потихоньку до «Сокола» добрели, к церкви Всех Святых во Всехсвятском. Вероника вытащила из кармана серый платочек и повязала на голову. К колоколам прислушалась. У входа купила свечек, вошла внутрь и принялась их перед образами святых расставлять. Никого не забыла. Подойдет к иконе, глаза закатит, будто кающаяся грешница, молитву "Отче наш", которую с детства знала, прочтет, перекрестится — и к следующей.

— Mutti, Welcher Schwanz machen wir hier?[5]— спросил Андрюша.

Ему стали надоедать мамины манипуляции, и он немного волновался за Матильду. В церковь собаку не пустили, и ее пришлось привязать к ограде у входа на территорию храма. Могла прихожан облаять.

— Сынок, ты что, совсем на головку присел — в церкви матом ругаться?