Она не шелохнулась, хотя все ее тело по‑прежнему вибрировало от ненасытного желания.

Оуэн у нее за спиной вздохнул и осторожно сел, стараясь не разбудить ее. Потом он встал и выбрался из палатки.

Убедившись, что он ее не слышит, Тара перекатилась на спину и стала смотреть наверх. Кровь гулко стучала в ушах. Ей было жарко; она страдала оттого, что не была удовлетворена, и от стремления довести до конца то, что начал Оуэн.

Но ведь она сама решила, что рискованно переходить от платонических отношений к сексуальным.

Придется ей теперь смириться с последствиями.

Все было близко. Слишком близко.

Оуэн дождался, пока вода в умывальнике станет ледяной, и вымыл лицо и шею. Еще один любитель ранних подъемов, пожилой турист, чистил зубы над соседней раковиной в центре кемпинга. Он покосился на Оуэна с любопытством, но ничего не сказал.

Оуэн помнил лишь несколько мучительных фрагментов своего сна, но вполне реальные воспоминания о горячей коже Тары под его пытливыми пальцами по‑прежнему не выветривались из головы.

Слава богу, она еще спала!

Ему должно быть стыдно. Но он испытывал лишь всепожирающую потребность закончить то, что начал во сне.

До возвращения в палатку нужно взять себя в руки, вернуть самообладание. Он устал притворяться, будто ничего не чувствует, — а ведь он не каменный. Устал отказывать себе в самом естественном желании, какое он испытывал по отношению к Таре.

Если ему суждено находиться рядом с ней, придется придумать, как обуздать свое желание. Оуэн сомневался, что такое возможно. Значит, у него остается единственный выход.

Он должен навсегда уйти из ее жизни. Оставить ее, избавить себя от постоянного искушения и попробовать жить без нее. Больше так продолжаться не может.

— Вам плохо? — спросил бородач у соседней раковины.

— Нет, уже лучше.

Он чувствовал, как бородач провожает его взглядом. С опозданием он сообразил, что не должен привлекать к себе внимание. Возможно, сейчас его лицо показывают по телевизору во всем Кентукки и в соседних штатах.

С этими тревожными мыслями он вернулся в палатку. Тара уже проснулась. Она встретила его милой улыбкой, значит, она все‑таки спала и не почувствовала его ласк или решила, что это сон.

— Умираю с голоду, — объявила Тара. — В сумке‑холодильнике есть яйца и бекон. Кроме того, в Эбингдоне я купила бутылочку сиропа. Как ты относишься к тосту по‑французски и жареному бекону?

Он заставил себя улыбнуться:

— Кто же откажется от бекона и тоста по‑французски?

— Пока я достаю продукты, зажги, пожалуйста, плитку, — сказала она.

Проходя мимо него, Тара задела его плечом, и его снова накрыла волна желания. Притворяться дальше было просто невыносимо.

Должно быть, все дело в том, что они вынуждены круглыми сутками быть вместе. Дома он мог бы удалиться в свою квартиру, позволить себе мечтать о ней и время от времени удовлетворять и телесные потребности — Таре вовсе не обязательно знать о его чувствах и порывах.

Но сейчас бежать ему некуда и некуда перенаправить свое желание без того, чтобы Тара не поняла, что происходит.

Оуэн вышел из палатки и разжег плитку. Тара принесла из внедорожника сумку‑холодильник, которую они приобрели в торговом центре.

— Решила принести всю сумку, чтобы не ходить туда‑сюда, — объяснила она, усаживаясь рядом. — Кстати, и лед не растаял. Наверное, ночью было холодно. Это хорошо — наши припасы не испортятся еще день‑другой.

— Хорошо, — повторил он главным образом потому, что придумать более внятный ответ никак не удавалось.

— Жаль, что мы не купили радиоприемник, — продолжала Тара, взбивая яйца ложкой. — Хочется узнать, что о нас говорят в новостях.

— Наверное, лучше чего‑то не знать, — буркнул в ответ Оуэн. — Не сомневаюсь, Куинн поделится с нами информацией.

— Что‑то не очень он нас информирует, — задумчиво ответила Тара.

— Вчера он позвонил именно тогда, когда обещал.

— И ничего нам не сообщил!

— Может быть, рассказывать пока нечего, — предположил он.

— Про нас должны рассказать в новостях, по крайней мере в Кентукки. Семья Роберта в Лексингтоне имеет большое влияние.

— Не сомневаюсь, о его гибели рассказали в новостях.

— Значит, по всему Кентукки расклеены наши фото. Может быть, их переслали и в Виргинию, если решили, что мы туда направляемся.

Она была права. Но их не так‑то легко узнать: Оуэн отрастил достаточно длинную бороду, почти не снимал шапочку и очки. Тара коротко подстриглась и покрасила волосы.

Они могли бы изменить имена, раздобыть документы, способные выдержать любую проверку. Но такие действия будут свидетельствовать о том, что они утратили всякую надежду на торжество правосудия.

— Может быть, нам стоило сдаться тому полицейскому из Виргинии, с которым я столкнулся в зоне отдыха, — сказал он.

— Из Виргинии нас просто пошлют назад, в управление шерифа округа Бэгли, и мы окажемся в том месте, с которого все началось. — Тара потерла глаза, размазывая остатки туши.

Он машинально провел пальцем под ее глазом, стирая черный след. Их обоих тут же обдало жаром. Она затрепетала от его прикосновения; глаза потемнели — он безошибочно читал в них желание. Он и раньше замечал у нее такую реакцию, но никогда она не была такой сильной, такой очевидной.

И он все понял.

— Ты не спала!

— Да… — Она облизнула губы.

— Почему ты меня не остановила? Почему не разбудила?

Она отвернулась и закрыла глаза.

— Потому что я не хотела, чтобы ты останавливался.

Он снова прикоснулся к ней, приподнял пальцами ее подбородок, чтобы она смотрела на него. Глаза у нее широко раскрылись, и его снова поразила сила желания, которую он прочитал в ее взгляде.

— Тара…

Она отпрянула от него и покачала головой:

— Оуэн, нельзя. Ты знаешь, почему.

— Потому что ты боишься, что все пойдет не так, и ты меня потеряешь.

— Оуэн, я не могу тебя потерять.

— Знаешь, о чем я думал сегодня утром?

Она молчала.

— Я думал вот о чем. Если между нами ничего не изменится, мне придется уехать из Кентукки. Поехать в Техас, Калифорнию, не знаю куда, может, в Айдахо. В любое место, лишь бы там не было тебя, чтобы можно было вытеснить тебя из своей души раз и навсегда. Тара, я больше не могу жить в подвешенном состоянии. Может быть, тебя и устраивает, что наши отношения остаются невинными и платоническими, как в шестом классе. Но меня — нет.