золотистые часы. Сказал «Щас». Потом еще раз «Щас». Неловко было его спрашивать о чем-либо. Он, не отрываясь глазами от часов, поднял вверх указательный палец и сказал: щас наступит Новый год, можно загадать любое желание, оно исполнится. Новый год в обед, в феврале, да.

Но на всякий случай я кое-что загадал.

Тем вечером, без пятнадцати десять. Вся улица продувалась мощным сквозняком: а это не улица, а коридор между открытыми окнами. Приходилось останавливаться и закрываться руками, чтобы не свалиться. С одной стороны – река с цыганскими поселениями, с другой – бездна, и между ними ревущая стихия. Мы с Димой перемещались как сдуваемые мошки, переглядывались, не понимали, что делаем. Что делаем вообще. Каким-то образом мы оказались здесь и сейчас и проживаем эту жизнь.

Задело прядью с брызгами. А в соседних домах поднялся рев, ветер зарычал, как недовольное животное, потряхивая отлепившимися железными листами на крышах. У Димы такое тело, что немного боязно за него, может хрустнуть и разломаться. Прибегу в бар один, завоплю во весь голос: Диму разорвало. Что? Граната? Нет, ветер. Надо бы его собрать. А уже никак, его засыпало землей. Пока вы тут танцевали, природа рехнулась. Рано или поздно это должно было случиться. Сколько можно нас терпеть?

После я много раз возвращался в памяти в тот момент. Мы шли и не ждали ничего необычного. Ясно, что каждая ночь в баре полна сюрпризов: никогда не предскажешь, что там будет. Но у всех этих сюрпризов есть границы ожидания. Вряд ли туда можно заглянуть и обнаружить вместо людей растения, а вот невероятности вроде исчезновения бара – вполне. Его могли днем подорвать, а к ночи уже очистить место. Что еще из невероятного? Мы зайдем, она сама подойдет ко мне и потащит танцевать под сладкую мелодию. В ночи бывает всякое, но скорее бар исчезнет, чем это случится.

А внутри поначалу не было ничего удивительного: звезды бегали по стенам, милые ночные женщины хихикали в дыму, люди отдыхали, как привыкли. Посмотрел на часы за диджейской стойкой, мы зашли в девять пятьдесят восемь. Обычно бар заполняется под завязку к полуночи, первые два часа все раскачиваются, а потом рассыпаются в беспамятстве и угаре. Сколько раз такое было: ничто не предвещало конфликтов, а к часу ночи нам приходилось прятаться под стойкой и через слух представлять, что там происходит. Обычно не больше двух выстрелов. Если вопли, то громкие, заглушающие музыку. Пару раз сцепившиеся посетители вываливались в смоляную улицу, разбив собой разукрашенное стекло, возвращались с порезанными лицами.

В одиннадцать вечера. Поймал себя на мысли, что собрались все и это первый раз так. Князь, Бура, Ежик, даже Валера за дальним столом. Если Валера, то понятно, к чему все идет, – вернее, непонятно. Давно удивляло, как все они друг с другом уживаются. Да, как только зашел, не опознал ничего особенного, но прошел час, и возникло напряжение. Фонарики, дымовые кружева, оливковый свет, вспышки хохота с разных сторон. Сказал Диджею, что сегодня что-то произойдет – необычное. Может, нас всех убьют. Должно же это когда-то полыхнуть. В кромешной тьме заискрится страсть, разнесется бушующим ветром по окрестным домам. Надеюсь, что нет, конечно.

Через пятнадцать минут Дима резко пихнул локтем в бок и махнул, чтобы я посмотрел туда. Да, зашла она, сбросила за барную стойку свой пуховик, осталась в прелестном платье. Даже не смог понять, что за цвет: скорее малахитовый, если выбирать из понятных. При таком освещении все цвета меняются местами.

Еще минут через пять зашла вторая барменша. У нее внешность – как у ведущей передачи по аэробике в 89‐м году. Каждый раз, когда она заходила раньше, всплывал голос под кайфом: «Ноги на ширине плеч, раз-два-три-четыре». Она помотала головой, без слов сообщив всем: «Ну и ад же на улице», прыгнула в освещенный оранжевыми лампочками угол у стойки. Спросил, а чего это они все собираются сегодня. Почему здесь вообще все? Какое-то мероприятие? Нет никакого мероприятия, но они приходят и приходят, и места всем хватает. Просто выходной, они все отдыхают. Так устали от жизни, что нужно отдохнуть.

Вскоре торжественно вплыли и хозяин бара со своей свитой, и вышибалы Толик и Мамут – плотные бойцы, готовые в любой момент включиться в канитель. И все с негласным посланием: «Видели, что на улице творится?» Наверное, там стало еще хуже. Природа решила прикончить наш город. Может, так все разложится, под утро улицы и дома завалятся деревьями, река разольется по квартирам, мы выйдем и не узнаем мир, в котором раньше жили.

Подошел Толик, сказал, что хозяину не нравится свистящий звук. Диджей ответил, что это не колонки свистят, а на улице – так сильно, что заглушает музыку. Можно что-нибудь сделать, чтобы этого не было? Ничего не поделаешь, разве что еще громкость увеличить, но и так ведь все чуть не глохнут: им не будет слышно друг друга, и они заскучают.

За стенками так громыхнуло, что заложило уши. Будто это обстрел. Наш город накрыла авиация. По небу летают птицы с острыми носами и сыплют бомбы. От взрыва все замолчали и переглянулись, по губам прочиталось, как Бура выдал протяжное: «Опа-а-а-а. А там неслабый замес». Бахнуло и бахнуло, все разрядились и захохотали.

Интересно, что с их тачками. Или они все пришли пешком? Если оставили у бара, то их завалит деревьями: они выйдут, а там все съежившееся, все эти болтающиеся у зеркал приблуды намотаны на ветки.

Захотелось поскорее перемотать вперед, чтобы Валера залился музыкой и вышел на обозрение – произойдет хоть что-то понятное.

Еще один раскат разлился по слуху. Там, во внешней тьме, жуткая сущность по-кошачьи мягко прыгнула и раскрыла над нашим баром пасть. Она нас проглотит, а мы ничего и не поймем, продолжим отдыхать и наслаждаться греховным стоянием. Нам всем хорошо, мы так и собраны в этом месте, по теплоте чувств. И бирюзово-горчичный дым, и многоголосье, перебивающее накаты из колонок, взгляды – все это не может прекратиться, даже если нас не станет, даже если та сущность пережует нас и облизнется. Представил, что сейчас происходит в отделении Арсения. Все должны спать, накачанные феном, но в таком грохоте как поспишь. Небось стоят у окна в неподвижности. Только Моргун моргает, остальные замерли и ждут, когда стихия проломит решетки, схватит их своим хвостом и унесет в огненный град. Недовольный санитар заходит и, как Толик, негодует по поводу свиста. Перестаньте ночью свистеть на весь коридор. А это не мы, а оно. Оно скоро ворвется