Гора, возвышающаяся над монастырем, считается дворцом Долмы (sGrol ma), в то время как на левом берегу реки расположились дакини.

Таким образом, от скалы к скале, каждая из которых носит имя одного из высших богов и учителей олимпа Махаяны, мы спускаемся к серным источникам, куда путеводители помещают местопребывание Хаягривы (rTa mgrin). Недалеко отсюда, на скалистом гребне, круто обрывающемся к реке, находится небольшой храм, посвященный Дордже памо (rDo rje phag mo), построенный над пещерой, в которой с незапамятных времен аскеты уединяются для медитаций. Как и все другие, этот храм известен под именем пуг (phug), что как раз и означает «пещера» или «грот». На стенах сохранились следы фресок, среди них еще не полностью исчезнувшее изображение Зеленой Тары, а также ряд наиболее знаменитых учителей школы кагьюпа (bka’ rgyud pa), открывающийся изображением адигуру (adiguru) – Ваджрадхары (rDo rje chang), который первым дал мистическое учение.

Все на тех же берегах Сатледжа еще один храм. Он был построен над пещерой, в которой, согласно традиции, медитировал знаменитый аскет Гоцсампа, его имя нам уже встречалось в ходе паломничества вокруг Кайласа. Этот храм известен под названием Гоцсампапуг (rGod tshan pa phug), то есть «пещера Гоцсампы». В нем нет ничего интересного.

Недалеко, в другой пещере, за стеной, построенной у входа, живет отгородившийся от мира монах секты дугпа. Мы не можем приблизиться к нему, так как он не хочет, чтобы внешние влияния нарушали его покой и сосредоточение. Еще раз на этом простом примере мы можем убедиться, как глубоко отличается психология здешних людей от нашей. Столь тотальное одиночество для нас, людей Запада, не только тяжко, но зачастую опасно – наши нервы не могут его перенести. Тибетец же, напротив, именно ищет его: существуют люди, которые проживают всю свою жизнь, постоянно странствуя, почти никогда никого не встречая среди беспредельных высокогорных пустынь Крыши Мира. Укрывшись около какого-нибудь валуна, они спят в одиночестве, в этом необозримом безлюдье, среди вершин, задевающих небеса.

То, что в Тибете существуют самозамуровавшиеся на более или менее долгий период, который может в отдельных случаях продолжаться всю жизнь, – не вымысел. Они вырывают гроты в скалах и замуровываются в них, оставляя лишь небольшое отверстие, через которое верующие и друзья могут передавать пищу и воду святым отшельникам. Аскет стремится установить между собой и миром четкий предел, чтобы переживать в ненарушаемом никем одиночестве свои экстазы и реализовывать свой опыт в атмосфере внутреннего покоя.

Следуем в Палкье[39], сопровождаемые ливнями. Долина Сатледжа превращается в обширную равнину, почва которой столь заболочена, что яки зачастую проваливаются и могут высвободиться из трясины только с огромным трудом. Медленно и устало осуществляем переход под грозовым небом, в промозглом холоде, пронизывающем до костей и угнетающем душу. Прибываем в Палкье после полудня. Здесь мы впервые находим следы царства Гуге: длинные ряды полуразрушенных ступ, рассыпающихся под влиянием климата и времени. На гигантской отвесной скале, сторожащей широкую долину Сатледжа, зияют кельи анахоретов; на вершине – башни и бастионы, смешавшиеся в хаосе разрушения. Монастыри возводились почти всегда вблизи замков, часто даже внутри крепостных стен – ярость войн несла им гибель.

Мы устанавливаем палатки на болотистой почве; длинный проход, вклинивающийся меж отвесных скал, соединяет долину Сатледжа с плоскогорьем Миссара, вплоть до Гартока – столицы Западного Тибета. Невдалеке от нашего лагеря находятся развалины храма, возведенного в XI веке, планировка которого, вне всяких сомнений, свидетельствует о том, что это постройка эпохи Ринченцзанпо и его прямых учеников. Чуть далее небольшое ячменное поле цвета грязной зелени указывает на то, что здесь должно находиться оседлое население. Мы начинаем спускаться с плоскогорий кочевников и сезонно перемещающихся пастухов. В действительности мы уже существенно спустились и, кажется, находимся на высоте не более 4200 м.

Случай свел меня здесь с одним из моих старых друзей, высоким ламой Джигмедордже[40], которого я встретил в ходе экспедиции 1933 года на перевале Шипки. В то время он шел с самой окраины Тибета, от китайской границы, а я впервые спускался в Запретную страну. Мы познакомились и в течение немногих дней, проведенных вместе, прониклись друг к другу глубочайшей симпатией; затем мы расстались с глубокой грустью, не зная о том, что судьба вновь соединит нас. Джигмедордже – знаменитый лама: сначала он был последователем бонпо, то есть одним из редчайших представителей древней тибетской религии, которую буддизм частично ассимилировал и частично искоренил. Впоследствии он стал буддистом, примкнув, однако, к школе, сохранившей многие доктринальные положения и литургические церемонии бонпоского происхождения [30]. Принадлежа к наиболее образованным ламам, живущим сейчас в Тибете, являясь врачом и астрологом, которому приписывают чудесные излечения и пророчества, он также почитаем всеми как один из самых сильных магов на Тибетском нагорье. Его приказам подчиняется разнородный мир психических сил, временами положительных, временами отрицательных, которые таятся в человеке и наполняют космос.

Я нахожу своего друга в просторной палатке, отправляющим жертвенный ритуал для умилостивления богов: сидя на троне, покрытом китайскими коврами, он возвышается посреди группы своих учеников, располагающихся напротив и по сторонам от него. Все они сидят на земле, перед каждым из них на деревянном столике открытая книга, которую они читают громкими голосами. На каждом столике магический барабан, колокольчик и «адамантовый символ» (дордже). Любой из предметов имеет свое особое значение в данных литургических мистериях.

На Джигмедордже одеяния высокого ламы: туника, красная мантия, желтый шарф, подобие большой красной епитрахили и митра. На его столике находятся книги, дордже, колокольчик, мистический сосуд, сделанный из человеческого черепа, и флейта из человеческой бедренной кости. Как только закончился первый акт ритуала, лама подает мне знак подойти, и мы обнимаемся со всем энтузиазмом нашей старой дружбы. Кажется, что годы не существуют для него: всегда живой взгляд, возжигаемый тем внутренним огнем, который постоянно подогревают лишения и сосредоточение. Он лишь немного похудел, но, как всегда, подвижен, бодр и энергичен. Аскеза не нарушила подвижности этого странного характера: мистик и высокообразованный лама, он затворяется на годы в пещере, практикуя там йогические упражнения, чтобы затем перемещаться из одного конца Тибета в другой, проповедуя, обращая к Богу, наполняя верой людей. Он собрал вокруг себя значительное число учеников от каждой провинции – из Кама, Лхасы, высокогорных пастбищ севера и приграничных с Индией регионов, среди которых мужчины и женщины, молодежь и старики. Эти люди верят лишь в него и видят в нем Учителя – искру Вечности.