опасности. Я прильнула к нему.

– Мы найдем его, – пообещал брат.

Я не услышала в его голосе особой уверенности, но возражать не стала.

– Иди к детям, папа останется здесь. А я пойду в центр, за стену, обойду тамошние бары… вдруг он со вчерашнего дня там торчит.

– Прошлой ночью он был со мной.

– Когда он ушел?

– Представления не имею, я спала…

– Наверняка он в одном из этих кабаков, где вечно ошивается…

Насмешливое подмигивание брата красноречиво свидетельствовало о том, что он уже давно не ищет оправданий Ивану.

Я нашла маму на диване со спящей Лу на коленях. Она слабо улыбнулась.

– Где Улисс? – прошептала я.

– Он с Мило.

Я взяла дочку на руки, и, к моему облегчению, она не проснулась. Я отнесла ее в кровать и укутала одеялом. Сон защищал ее. Затем я зашла в спальню Мило. Его брат заснул на полу рядом с детской кроваткой. Улисс свернулся клубком. Кто-то, наверное бабушка, накрыл его одеялом; голову он положил на большую плюшевую игрушку. Я не позволила себе погладить его по красивым волосам, опасаясь разбудить. Я была бессильна перед отсутствием его отца. Где мне набраться храбрости, чтобы все выложить детям? Я бесшумно отступила и тихонько закрыла дверь. На несколько часов все трое были ограждены от горя и страха.

Когда я вышла в гостиную, сработал рефлекс, вынырнувший из глубины раннего детства: сейчас я сама нуждалась в маме, и она, похоже, догадалась об этом, потому что развела руки в стороны, а я спряталась в ее объятиях и стала ждать. Чего, не скажу. Того, что проснусь и этот кошмар закончится? Того, что подольше посплю и кошмар сам собой превратится в хороший сон? В нем Иван ворвется в квартиру с тысячей оправданий. Это был бы прекрасный сон, но сны не претворяются в жизнь. По крайней мере, не часто. Я догадывалась, что этот мой сон никогда не станет явью.

Я потеряла представление о времени. Скоро ли восход? Или пока еще разгар ночи? Мать поглаживала меня по волосам, расправляла плед на моем дрожащем от холода теле. И упорно молчала. У нее тоже не находилось слов. Всегда ли так бывает, что мамам их не хватает, когда они видят страдание своих детей? Неужели все мамы приговорены к подавленной растерянности при горе своего ребенка – причем возраст последнего не играет никакой роли – и лишаются волшебной материнской силы, которая считается непобедимой?

Входная дверь открылась очень тихо, но я все равно вздрогнула. Получается, что с этого дня я всегда буду настороже? Не ожидая никакого чуда, я выпрямилась, но не удержалась и разочарованно всхлипнула: на пороге стояли отец и брат. По лицу Эрвана я догадалась, что их разведка не принесла результатов – если я еще нуждалась в каком-либо подтверждении. Отец будто нес на своих плечах всю тяжесть мира, и мне показалось, что за несколько часов его морщины стали глубже. Он сел напротив меня, нервно теребя в руках некий предмет и отводя от меня глаза.

– Папа?

– Пока твой брат переходил из бара в бар, мне надо было чем-то себя занять. Поэтому я немного прибрал в “Одиссее”. Завтра приедут за мусором, вот я и взялся тебе помочь. Когда я выносил мусорные мешки, я… я нашел… получается, он давно подготовился… у него были заранее припасены канистры с бензином для машины… похоже, он не успел… И еще я нашел… я нашел вот это.

Он протянул ко мне руку. На ладони лежал телефон Ивана. Я долго не решалась его взять. Потом дотронулась до него и повертела в руке, как будто ожидая, что телефон даст мне ответ. Я попробовала его включить, так как знала пароль. Оказывается, я ошибалась: Иван позаботился о том, чтобы сменить пароль перед уходом. Получается, он действительно уехал? Покинул нас? Бросил? Все оставил здесь? Ничего не взял? Разве уходят с пустыми руками? Мое дыхание на мгновение прервалось. Если я еще нуждалась в доказательствах, если сомневалась в его бегстве, то мне было точно известно, что есть нечто, способное лишить меня последней надежды. Или, наоборот, возродить ее. Я вскочила с дивана, и они изумленно уставились на меня.

– Оставайтесь с детьми, – потребовала я.

– А ты куда?

– Спущусь в “Одиссею”.

Мужчины, естественно, последовали за мной, проигнорировав запрет мамы, которая поняла, как мне важно, нет, необходимо остаться одной. В баре я тут же направилась за стойку. И сразу обратила внимание на зияющий просвет на книжной полке. Его экземпляр “Илиады” и “Одиссеи”, простоявший десять лет рядом с моим, исчез. Он бы не ушел без него. Эта книга была мне дорога: этот шедевр я бы взяла с собой на необитаемый остров. Благодаря ей мы полюбили друг друга. А Иван цеплялся за нее всю жизнь. В этой книге было все его счастье, его свет, спасение от тоски и боли. Она составляла основу его единственной мечты – прожить череду дерзких приключений; ему позарез нужно было драться, любить женщин и открывать для себя мир и неведомые земли.

Почему я раньше не додумалась проверить, на месте ли она? Несомненно, чтобы защититься от очевидности, хоть ненадолго спрятаться от столкновения с ней. Из моего экземпляра торчал конверт. Я, не раздумывая, вытащила книгу, и она сама собой раскрылась на Песни первой “Одиссеи”. Итак, Иван пустился в вожделенные странствия. Неужели до его возвращения еще целых двадцать лет? Я всхлипнула.

– Эрин?

– Уйдите! – заорала я. – Отцепитесь от меня!

Письмо было адресовано мне, на нем стояло мое имя, нацарапанное неразборчивым почерком Ивана.

– Эрин? Что там написано?

– Я же просила вас уйти! Убирайтесь! Оставьте меня в покое!

Я никогда так громко не кричала. Это был вопль животного. Я еще ни разу не издавала такого. И больше никогда не издам. Они отступили. Когда дверь закрылась, я свалилась на пол. Мое лицо было залито слезами. Я раскачивалась вперед-назад, оттягивая момент, когда прочту прощальное письмо Ивана. Мне не нужно было читать, чтобы догадаться о его смысле. Внутренний голос нашептывал мне, что я всегда этого ждала и должна была подготовиться. Но как представить себе, что любовь всей твоей жизни покинет тебя? Невозможно. Разве что если тебе захочется страдать каждую минуту.

СЕГОДНЯ

Семь лет спустя я была в своем доме. Дети спали, у моих ног разлеглась собака. Я поговорила с Улиссом о письме, не дрогнув и не заплакав. Я заново пережила эти адские часы, и во мне не проснулось ни капли гнева, поэтому