волны злобы, недовольства и провокации. Темная энергия словно заполнила кабинет и ударила по психотерапевту. Он протянул руку, как будто мог дотронуться до этих негативных волн. Зло, сильное зло исходило от этой ученицы. Она меняла обличья с ангельского на дьявольское по щелчку пальцев.

– Однако я не соврала, никаких записок я вам не оставляла… Ой, да не переживайте так, господин Чэн. Я знаю, что веду себя чересчур откровенно сейчас, но с моими аргументами вы не можете поспорить, – и снова эта ехидная улыбка.

– В таком случае если верить твоим словам, то послание оставил Чжан Вэйлай. Будучи твоим сообщником, он испытывал чувство вины и, вместо того чтобы закапывать трупы, оставлял их в мусорном баке, что послужило сигналом о помощи. У него осталось хоть немного совести, в отличие от тебя. Ты выглядишь жизнерадостной и светлой, но при этом совершаешь такие ужасные поступки – и без всякого зазрения совести.

– Потому что в моем мире нет наказания. Я не боюсь кары небес, не боюсь проклятья земли, не боюсь черных кошек и не боюсь призраков – это все мистика. Я верю лишь в нож, разрезающий плоть. Только когда я вижу мышцы, внутренние органы… Каждый мой надрез – вот она, реальность, – прямо заявила Чжао Юэр.

Помолчав некоторое время, Чэн Ю снова заговорил:

– Ты права, что я могу сделать? Сомневаюсь, что предложенные тобой меры – это лучший вариант… Скажи лучше, что ты думаешь об этой картине?

Психотерапевт указал на мольберт рядом с окном.

На картине была нарисована земля, объятая пламенем, а в небе сияли яркие огни. Пламя заполнило ее целиком. В центре рисунка виднелась фигура. Казалось, она стонала от боли. Чжао Юэр пригляделась, и лицо показалось ей очень знакомым.

– Вам что, больше нечего делать? Вы думаете, будто я испугаюсь вас или вот этого? Не пытайтесь использовать всякие там страшные картины, жуткие слова-проклятья, чтобы запугать меня. Я не верю в существование наказания. Я «играю» с кошками с десяти лет, и уже убила как минимум тридцать, но почему-то не ощутила на себе никакого возмездия. Чжан Вэйлай просто трус. В глубине души он все еще верит в эти байки о призраках и наказаниях. А вот меня не так просто запугать! – рассмеялась Чжао Юэр.

– Ты больна, неизлечимо больна, и лекарства от этой болезни не существует, – вздохнул Чэн Ю.

Глаза Чжао Юэр расширились. Она вдруг заметила, что на картине, помимо пламени, изображено бесчисленное количество духов замученных кошек, они были освежеваны, а у некоторых к тому же отсутствовали хвосты или лапы. Духи окружили кричащую фигуру, и та словно молила о помощи. Картина передавала гнев и ужас, от которых было невозможно отгородиться.

Неожиданно мольберт пошатнулся и упал. И Чжао Юэр наконец потеряла самообладание.

– Ты не бесстрашная, просто никто не сказал тебе, какую цену за свои поступки придется заплатить. Запомни эту картину, ведь с этой ночи тебе будут сниться кошмары. Все замученные коты будут появляться в твоих снах и мучить тебя, пока ты не состаришься и не умрешь! – холодно вынес свой приговор Чэн Ю.

Чжао Юэр никогда раньше не видела психотерапевта таким. Возможно, и никто никогда его таким не видел. В его глазах вспыхнул злобный огонек, из-за чего девочка не смогла сдержать дрожь.

– Вы ничего не можете мне сделать…

– Могу, ведь я тебя загипнотизировал, помнишь? В тот раз в кабинете. Сопротивляйся и никогда не засыпай по приказу гипнотизера, если не уверена в нем. Я сделал внушение во время сеанса: если ты убийца, то будешь наказана: всю оставшуюся жизнь тебя будут преследовать кошмары, если, конечно, ты не решишь не спать вовсе.

– Как вы смеете так обращаться со школьниками? И вы еще называете себя психотерапевтом? – запаниковала Чжао Юэр.

– Я просто хочу остановить тебя. И я именно тот, кто может это сделать. Я могу. Духи будут посещать твои сны. Запомни это, – снова холодно произнес Чэн Ю. – Ты говоришь, что любишь животных, но не можешь прекратить их убивать. Если я сейчас тебя не спасу, ты зайдешь намного дальше, – в глазах Чэн Ю промелькнул намек на сочувствие, но молодой человек сразу взял себя в руки. – Теперь, когда я досчитаю до трех, внушение начнет действовать. Один, два, три! – Чэн Ю щелкнул пальцами, и девочка вздрогнула.

– Я была неправа, господин Чэн, простите меня! – Чжао Юэр упала на колени. – Я признаю это! Дайте мне еще один шанс! Я больше не посмею ничего подобного сделать!

Запугивает слабых, издевается над теми, кто не может ответить, – но при этом испытывает трепет и страх перед теми, кто сильнее ее. В этом была вся Чжао Юэр.

Чэн Ю мог представить себе обстановку в семье этой школьницы: кто-то из родителей – сильная личность, другой же только подчиняется, является тенью первого, а тот манипулирует более слабым. И Чжао Юэр без колебаний стала брать пример с сильной личности. Она живет по закону джунглей: нельзя показывать ни капельки слабости, иначе тебя растопчут и проглотят. Сильные – хозяева этого мира.

Однако не каждый ребенок чист душой. Вне зависимости от окружающей среды люди сами выбирают добро или зло.

– Твоя злоба – это психическое заболевание в высшей степени. Я не пытаюсь тебя вылечить. Лучше иди, иначе я не гарантирую, что не придумаю наказание для тебя пострашнее предыдущего, – вздохнул Чэн Ю и поднял картину с пола.

Он решил назвать ее «Возмездие».

Психотерапевт не знал, в какой именно момент объятая страхом девочка выбежала из его кабинета. Чэн Ю больше не собирался ее пугать. Достаточно оказалось усыпить ее на пару минут и убедить в том, что он умеет гипнотизировать. Хотя рассказ о похудевшей знакомой был чистой правдой. Но Чэн Ю не мог заставить Чжао Юэр видеть определенные сны. Он воспользовался психологическим внушением, которое должно было поднять на поверхность страх и вину, насильно подавленные в ее сердце. Возможно, девочка и правда будет видеть кошмары.

Пламя на картине было нарисовано так ярко, что Чэн Ю, пристально вглядывающийся в рисунок, почувствовал жжение в глазах. В этот момент раздался стук в окно. Психотерапевт вздрогнул, подошел к окну и раздернул занавески. Перед ним сидел черный кот. Через некоторое время он исчез в глубокой темноте ночи.

Тогда Чэн Ю видел его в последний раз.

Маски

Красный бархатный занавес струился по бокам сцены, и в кромешной тьме лишь один прожектор освещал ее. На сцене стоял большой, почти два метра