— Мы тех двенадцать продали всего только в июле, — говорит бабушка. — Итого остается лишь семь. И на четырех, ты сказал, клейма.

— Июль давно прошел, — говорит Ринго. — Теперь октябрь. Они уже не помнят. Да вы глядите сами… — Он ткнул пальцем в карту. — Мы этих вот четырнадцать взяли двенадцатого апреля в Мэдисоне, отправили в Мемфис и продали, а третьего мая вон тут в Каледонии[30] снова взяли всех четырнадцать плюс еще троих.

— Но Каледония и Мэдисон разделены четырьмя округами, — говорит бабушка. — А Моттстаун[31] от Оксфорда всего в нескольких милях.

— Ну и что, — Ринго ей. — Эти янки так заняты завоеванием, что не станут и присматриваться к плевому десятку или дюжине каких-то мулов. А если и признают этих мулов в Мемфисе, так уж это Эба Сноупса забота.

— Мистера Сноупса, — поправила бабушка.

— Ладно, — сказал Ринго. Посмотрел на карту. — Девятнадцать голов, и меньше двух суток пути. Всего сорок восемь часов — и они у нас в загоне.

Бабушка поглядела на карту.

— По-моему, так рисковать нам не следует. До сих пор мы были удачливы. Чересчур удачливы, быть может.

— Девятнадцать голов, — сказал Ринго. — Четырех в загон, а пятнадцать снанова продать янкам. Чтоб уж ровно двести сорок восемь конфедератских мулов вернуть с процентами и денежной лихвой.

— Не знаю, как и быть, — сказала бабушка. — Надо подумать.

Бабушка сидит тихо у карты, а Ринго не то чтобы нетерпеливо или терпеливо, а просто ждет, стоит на свету из окна, худой и выше меня ростом, и почесывается. Потом ногтем правого мизинца ковырнул у себя в передних зубах, поглядел на ноготь, цыкнул сквозь зубы и сказал:

— Пять минут уже продумали.

Повернул чуть голову ко мне:

— Доставай перо с чернилом.

Бланки хранятся у них под той же половицей, где и карта и жестянка. Не знаю, как и где Ринго раздобыл их. Но однажды вечером привез около сотни служебных бланков, и сверху на них напечатано: «Вооруженные силы Соединенных Штатов. Теннессийский военный округ». И тогда же привез эти чернила и ручку; я подал ему их, и теперь на чурбак сел уже он, а стояла над ним бабушка. У бабушки так и остался тот первый документ — приказ, оформленный для нас полковником Диком в прошлом году в Алабаме, — она хранит его в той же самой жестянке, и Ринго теперь до того навострился копировать писарской почерк, что сам полковник Дик, по-моему, не смог бы распознать подделку. Остается только вписывать нужный полк и то или иное число мулов, заранее высмотренных и одобренных Ринго, и ставить подходящую генеральскую подпись. Сперва Ринго непременно порывался давать подпись главнокомандующего Гранта — или президента Линкольна, коль скоро бабушка уже не разрешает Гранта. Она не сразу уяснила себе, что, на взгляд Ринго, нам, сарторисовцам, вести дела с кем-либо пониже главнокомандующего значит ронять себя перед янки. Но и Ринго понял наконец, что бабушка права, что надо всякий раз подумать, подпись какого генерала ставить и каких реквизировать мулов. Теперь у нас в ходу генерал Смит, с которым Форрест каждый день сражается на мемфисской дороге; и Ринго никогда не забывает вставить про недоуздки, про веревку.

Он вписал дату, город, штаб; вписал полковника Ньюбери, написал первую строку. Приостановился, не подымая пера от бумаги.

— Под какой вас фамилией писать? — спросил он.

— Сомневаюсь я, — сказала бабушка. — Не надо бы нам рисковать.

— Прошлый раз на «Ф» писали. Теперь нужно на «Г». Придумайте фамилию на «Г».

— Миссис Мери Гаррис, — сказала бабушка.

— Мери мы уже использовали, — сказал Ринго. — Дать, что ли, Плюрелла Гаррис?

— Неспокойна я на этот раз, — сказала бабушка.

— Миссис Плюрелла Гаррис, — записал Ринго. — Теперь, значит, и «П» использовали. Запоминайте. Как буквы кончатся, надо будет перейти на числа, что ли. Тогда спокойно нумеруй себе до девятьсот девяноста девяти.

Он дописал и подписался «Генерал Смит», дав росчерк в точности как на первом, диковском приказе; только число мулов теперь другое. Бабушка повернулась ко мне:

— Передай мистеру Сноупсу, чтобы на рассвете был готов.

Мы поехали в повозке, а сзади Эб Сноупс с двумя помощниками на двух мулах из тех, что мы добыли. Ехали не слишком торопясь, чтобы прибыть в расположение полка перед самым ужином; бабушку и Ринго опыт научил, что нет времени лучше для нас: мулы все под рукой, а люди проголодались, спать хотят и соображать будут медленно или вообще не будут — и дадут нам мулов, и дадут уйти, а тут и стемнеет как раз. Если тогда и пустятся в погоню, то пока разыщут и настигнут нас в потемках, на дороге останется лишь повозка со мной и бабушкой.

Так мы и на этот раз сделали; и хорошо, что сделали. Эб Сноупс с подручными остался в лесу около, а бабушка, Ринго и я точно в час ужина подъехали к палатке полковника Ньюбери, и бабушка прошла в палатку мимо часового — худенькая, пряменькая, на плечах шаль, на голове шляпка миссис Компсон, в руке зонтичек, а в другой наш приказ от генерала Смита, — а Ринго и я сидим в повозке и смотрим на костры, где ужин варят-жарят по всему леску, и пахнет кофе и мясом. А ход событий всегда один и тот же. Бабушка скрывается в палатке или в доме, и через минуту оттуда орет кто-то приказание часовому, а часовой — сержанту какому-нибудь, и тот (а иногда и офицер даже, но не старше лейтенанта) спешит туда, и слышим чью-то ругань, и затем все появляются оттуда: бабушка идет прямая, подобравшись вся и ростом чуть разве побольше кузена Денни, а за ней трое-четверо разозленных офицеров-янки, и все разозленной они с каждым шагом. А тут и мулов нам пригоняют, сгуртованных общей веревкой; у бабушки с Ринго рассчитано все до секунды — свету лишь ровно настолько осталось, чтобы увидеть, что пригнали именно мулов, и бабушка садится в повозку, а Ринго, свесив ноги с задка повозки, держит в руке ту общую веревку, и мы отъезжаем — не торопясь, так что когда доезжаем до места, где Сноупс и его люди ждут нас в лесу, то уже не разобрать, что за повозкой идут мулы. А там Ринго садится на головного мула, и они всем скопом сворачивают в лес, а бабушка и я едем домой.

Так и сейчас мы сделали; только на этот раз чего опасались, то вышло. Уже и упряжку не разглядеть в сумраке, — и вдруг слышим топот копыт. Скачут