Лида никогда не интересовалась имущественными вопросами, до тех пор пока не пришлось заняться собственными финансами, и ей показалось это достаточно сложным, но интересным. Земли Протасова отнюдь не выглядели неухоженными, заброшенными, и если он в самом деле, по словам бабули Никитишны, с утра до вечера занят делами своего имения, значит, освобожденные крестьяне трудятся под его руководством. То есть они остались на выделенных им землях, бывших господских, однако не предоставлены сами себе, а по-прежнему подчиняются воле господина, хотя теперь вовсе не обязаны этого делать. Но если так, господину Протасову приходится очень непросто – ведь он не имеет права требовать с бывших крепостных ни барщины, ни оброка. На что же он живет? Почему по-прежнему занят присмотром за всем хозяйством, а не за той небольшой частью его, которая должна принадлежать ему после реформы? Или его крестьяне отказались воспользоваться предоставленной им волей? И что же, так поступили все до единого?!

Это с трудом укладывалось у Лиды в голове! Так называемые либеральные газеты, например «Голос» господина Краевского, которые иногда читал отец, уверяли, что всякий крестьянин ждал воли как манны небесной и только и мечтает взять выделенную ему часть помещичьей земли, а также собственную судьбу в свои руки! Газеты же более осторожные, их называли консервативными, например «Московские ведомости» господина Каткова, убеждали общество, что далеко не все крестьяне чувствуют себя в волнах воли как рыба в воде, что помещикам не следует спешить с тем, чтобы предоставить их самим себе, а надо на первых порах присматривать за теми, кто традиционно видел в господах «отцов своих».

Похоже, Протасов следовал именно этому совету. И у него, и у Ионы Петровича дворовые по струнке ходили перед господами, а если горничные дерзили, то ведь только перед Лидой, к которой они относились так, как их госпожи.

Хотя это Феоктиста относилась к ней так, как ее госпожа, а Марфуша явно не следовала примеру Анаисии Никитичны!

Лида вспомнила ее угрюмое лицо… с таким же выражением Марфуша появилась перед тем, как Протасов и Лида отправились в путь. И вдруг вспомнился жавшийся к ногам горничной русоволосый мальчишка, на которого озабоченная Лида в первую минуту не обратила никакого внимания. Кто отец этого ребенка? Замужем ли Марфуша или та благосклонность к ней барина, мысли о которой настолько встревожили Лиду, дошла и до того, что у Протасова появился внебрачный ребенок от горничной? Признан ли он отцом или растет с презрительным клеймом ублюдка? Англичане придумали таким отпрыскам куда более красивое название: бастард, однако это только для русского уха звучит красиво, а для английского, наверное, так же ужасно, как для нас – ублюдок…

Боже мой, внезапно осознала Лида, да ведь она совершенно ничего не знает о своем муже, о его характере, привычках, достоинствах и недостатках, возможно, пороках… о тайных сторонах его жизни, может быть, даже позорных… Для нее Василий Дмитриевич был только бесконечно обаятельным мужчиной, который взволновал ее сердце, заставил потерять голову и мечтать о нем самым непозволительным для юной невинной девушки образом!

А как быть, если эта юная девушка внезапно оказалась обвенчанной с этим волнующим мужчиной? Можно ли в таком случае назвать ее мечты о нем непозволительными?

– …или предпочтете подождать меня здесь? – вдруг прервал ее мысли голос Протасова, и Лида суматошно огляделась.

Оказывается, дрожки уже стояли перед низеньким зданием конторы посреди какой-то деревни, и Протасов протягивал ей руку.

– Что вы сказали, простите? – неловко спросила Лида.

В глазах Василия Дмитриевича мелькнула улыбка:

– Я спрашивал, хотите ли вы пойти со мной или предпочтете подождать в коляске.

– Конечно, конечно, я пойду с вами, – привстала Лида и, опершись на руку Протасова, сошла на землю, придерживая юбки.

К окнам здания липли любопытные физиономии, однако, когда господа вошли, их встретили поклонами. В ножки, как в старые времена, никто из крестьян не падал, однако поклоны были весьма почтительными, хотя Лида заметила, что молодые крестьянки исподлобья разглядывают ее кринолин, зонтик, шаль, шляпку и украдкой подталкивают друг друга локтями.

Интересно, сюда уже дошли слухи о том, что барин тайно обвенчан? Или нет? И за кого в таком случае принимают ее эти девушки с любопытными глазами? За невесту Протасова? За его любовницу?

Были ли у него не такие тайные, как Авдотья Валерьяновна, а явные любовницы, которые езживали с ним по деревням и интересовались ведением хозяйства?

Нет, главный вопрос такой: есть ли у него сейчас такая любовница?!

«Не буду думать об этом! – внушала себе Лида. – Я от этих мыслей с ума сойду!»

Да, можно было и в самом деле сойти с ума от того, о чем ты никогда в жизни не думала, но что внезапно стало для тебя важнее важного!

Тем временем Протасов провел Лиду через сени, и они оказались в комнате конторского служащего – худющего молодого человека с пегими волосами, одетого в коричневый сюртук и плисовые штаны. Он низко поклонился Протасову, метнув на Лиду любопытный взгляд.

– Кузьма Иванович, мой помощник, счетовод, агроном, инженер, – словом, мастер на все руки, – отрекомендовал его Протасов. – А это супруга моя, Лидия Павловна.

– Мои поздравления, – пробормотал Кузьма Иванович, имевший такой вид, будто Протасов только что стукнул его кулаком в лоб. – А…

Конечно, он хотел что-то спросить, но перехватил холодный взгляд барина и прикусил язык в буквальном смысле слова и даже сморщился от боли!

Как ни была напряжена Лида, ей стало смешно. Она еле сдержала улыбку.

– Зовите их поочередно, – велел Протасов, и Лиде показалось, что он тоже чуть не рассмеялся.

Кузьма Иванович высунулся в сени, и Протасов с Лидой обменялись веселыми взглядами, но тут же словно бы отдернули их друг от друга.

Кузьма Иванович появился в сопровождении долговязого увальня в кумачовой косоворотке, мявшего в руках шапку.

– Барин тебя слушает, Ефим, – сказал Кузьма Иванович.

– К вашей милости… жениться желаю, – застенчиво сообщил Ефим, глядя вроде бы в упор на Протасова, но не забывая коситься и на Лиду.

– Это ты хорошо придумал, – усмехнулся Протасов.

– Он не один такой, Василий Дмитриевич, – сказал конторщик.

– Ткачих ты привел? – спросил Протасов.

– Конечно, как велено было, – заверил Кузьма Иванович.

– Ну так зови всех!

– Входите! – крикнул конторщик, снова высунувшись в сени, и отпрянул, пропуская в комнату еще пятерых парней и пять молодых девок. Все они тотчас встали под противоположные стены, подперев их и то опуская глаза, то стреляя ими по сторонам, причем парни в замешательстве так усердно мяли в руках свои картузы и войлочные шапки, словно непременно решили изорвать их в клочья.