Я застыл, растерялся – мне полагалось колоть и рубить, то есть убивать, а я не мог себя заставить, просто не мог. А они уже подбирали оружие… Бородатые, рябые, заросшие, они скалились в беззубых улыбках, они уже видали такое, что мне и не снилось, и уже делали такое, от чего волосы на моей голове могли враз поседеть. И они плевали на страх, на какого-то чудака со шпагой, который не порубил их в фарш, а просто попытался избить.

По книгам я знал, что, если в руках профессионала – хорошо заточенная шпага, он может в считаные секунды нарезать бефстроганов из бездоспешных. Почему четыреста конкистадоров в свое время покорили сотню тысяч ацтеков? Они не боялись убивать и были профессионалами именно в этом деле. Они резали и кромсали несчастных индейцев. А деревянные щиты и просоленные рубашки ацтеков для толедской стали выглядели просто насмешкой.

Но я не мог заставить себя убивать.

Тут из-за берегового откоса выбрался еще один человек. Голый по пояс, брюхатый; вода блестела на шерсти, густо покрывающей грудь. На лбу его виднелось лиловое, похожее на заостренный кошачий зрачок клеймо: наверняка беглый каторжник. А к поясу с толстой медной бляхой был пристегнут меч.

Человек ухватил картину целиком, все понял, злобно крякнул, выхватил оружие и побежал на меня, что-то крича своим. Это был огромный боров. Меч в его руке отсвечивал золотым и багряным.

Он надвинулся, ударил мечом. Я неумело подставил шпагу под удар, железо лязгнуло о железо. Выродки что-то закричали. Боров ударил еще раз, размашисто, я парировал неумело, и шпага сотряслась мелкой дрожью, болезненно отдавшейся в руку.

Человек рассмеялся жирными губами. В его пасти тоже недоставало нескольких зубов, а те, что были, являли собой ночной кошмар стоматолога.

Я зашаркал по росистой траве, рука немела от ударов.

Человек заржал, наморщив лоб, отчего клеймо-зрачок собралось в гармошку. Фехтовал он ужасно, но я-то был еще хуже. Увы, но Белек не подарил мне навыков Торнхелла касательно боя холодным оружием. Пока только превосходящая длина моего клинка и рук спасали от смерти.

Краем глаза я увидел, что прочие члены банды, собрав оружие, начали приближаться ко мне.

Только этого не хватало…

Клейменый мордоворот ухмыльнулся и что-то крикнул своим. Не знаю, что случилось затем… вернее, как это случилось; возможно, отчаяние придало мне сил, но я, увидев, что меч на какую-то секунду опустился, сделал шаг навстречу и ударил шпагой в брюхо каторжника.

Мерзкие ощущения. Я извлек шпагу. Клеймо на лбу каторжника разгладилось. Он выдохнул и снова попытался атаковать, находясь в шоковом состоянии, но я с силой отбил удар, а потом еще раз ударил по мечу, выбив его из кургузых пальцев.

На лице громилы наконец проявилась гримаса боли, колени подломились, он упал на траву и принялся громко орать, перемежая вопли с ругательствами.

Но его крики перебил громкий сапожнический мат.

Я поднял голову и обомлел. Я увидел, на что способна истинная фурия. Амара носилась по обрывистому берегу, придерживая полные груди левой рукой. В правой у нее был кинжал. Я даже не знаю, с чем сравнить это зрелище… сверкающей убийственной наготы. Алебастрово-белая кожа в капельках росы мерцала на солнце. Груди вздрагивали, ягодицы – прекрасной формы! – подпрыгивали. Мелькало рыжеватое пятно там, где его носили все женщины до годов, пожалуй, девяностых, пока сексуальная мода окончательно не двинулась в сторону эпиляции. Амара металась по берегу, истошно ругалась и убивала. Убивала без жалости. Убивала мастерски. Настолько мастерски, что я… я залюбовался процессом. Вилы и топоры – это было не то оружие, что способно остановить смертельный полет длинного кинжала.

Неудалые насильники пытались сопротивляться, но она не принимала и даже словно не видела сопротивления. Она убивала.

Последнего она настигла на краю обрыва, он пытался спрыгнуть в реку, но Амара догнала прыжком, с силой всадила кинжал куда-то в область левой почки. А затем, не удержав равновесия, карающая Немезида кувырком полетела с обрыва вместе со своей жертвой.

Наваждение спало.

И тут же я услышал крики. Нет, панические вопли о помощи.

О боже мой, да она, кажется, вознамерилась утонуть?..

Я бросил шпагу на траву и подбежал к обрыву. Так и есть – болтается на глубоком месте у обрыва, бьет алебастровыми руками по воде, хлебает воду и… тонет!

– Торнхелл! Торнх… фр-р… хелл!

Она ушла под воду, затем появилась, открывая рот. Глаза стали пустыми – верный признак паники, которая охватывает любого, кто начинает тонуть.

Я сбросил обувь и кинулся в реку не раздеваясь. Подплыл парой мощных гребков. Сильные женские руки тут же обвили и, надавив, увлекли меня под воду.

Разум ее отключился, работали только инстинкты – уцепиться хоть за что-то, и плевать, что, цепляясь таким образом, ты топишь спасителя!

Силой Амара Тани не уступала мужчине. Такая в момент собственного оргазма легко переломит мужчине спину ногами.

Я собрался с силами и всплыл, хлебнув ледяной водицы. Увидел лицо Амары перед собой и наградил ее размашистой затрещиной.

Не помогло…

Я собрал остатки сил и врезал кулаком в ее лицо. В воде сложно размахнуться, вложить силы в кулак, вода делает нас легкими, но я, на пределе отчаяния, нанес хороший удар. Глаза ее закрылись, она начала погружаться. Я схватил ее за волосы, затем перевернул на спину и, обхватив под тяжелой и даже в воде горячей грудью, отбуксировал на берег, а затем, по прибрежной траве, по откосу, выволок на обрыв, вспоминая все выражения, которыми она потчевала каторжников. К счастью, делать искусственное дыхание не пришлось – Амара Тани быстро пришла в себя. Она села, моргнула, сплюнула воду и сказала:

– Ты совсем не умеешь владеть шпагой, Торнхелл.

Меня мутило от вида крови и колотило от холода, я смог только промычать что-то утвердительное. Врать не имело смысла – Амара, очевидно, краем глаза успела оценить мои потуги фехтовальщика.

– А ты не умеешь плавать.

– Совсем не умею и боюсь глубины. Ты меня научишь.

– Научу. Если ты научишь меня владеть шпагой.

Она засмеялась.

Я потер шею – локтевой захват у нее был будь здоров.

– Ты разбил мне нос.

Я угукнул, стягивая мокрую одежду. Не могу сказать, что утреннее солнце было слишком теплым.

– Иначе ты утопила бы нас обоих.

Она кивнула совершенно серьезно, она понимала.

– Я скажу тебе спасибо, ты ведь спас мне жизнь. Спасибо, милый господин. Искреннее спасибо!

Мордоворот – единственный живой из всей банды! – стонал и ползал по кругу, слепо загребая руками. Это только в кино про мушкетеров все враги умирают красиво и быстро от укола в брюхо. На самом деле такая смерть мучительная, долгая и может тянуться несколько суток.