Следовало ожидать, что национальное собрание предоставит больным и безработным рабочим ту помощь «от народа», о которой говорил Шапелье и которую предусматривала конституция, но оно не только не сделало этого, но издало знаменитый декрет от 14 июня 1791 года, который так долго просуществовал во Франции и который воспрещал все рабочие союзы и ассоциации. Этот закон, отмененный только во время Третьей республики, успел за долгий период своего существования наделать немало зла. В течение долгих периодов времени правительство прятало его, как заржавленное оружие, но вдруг извлекало его и пускало в ход снова. Так, например, Людовик-Наполеон воспользовался этим законом для того, чтобы уничтожить производительные ассоциации французских рабочих, созданные с такими жертвами после революции 1848 года. Этим законом национальное собрание наложило неизгладимую печать буржуазного классового эгоизма на столь торжественно провозглашенные им перед всем миром права человека. С этого момента рабочие, как класс, отделились от почтенной буржуазии, третьего сословия. Но классовое движение не могло тотчас же начаться, потому что экономическое развитие не зашло еще достаточно далеко, чтобы ясно обнаружить классовый антагонизм и классовые интересы. Кроме того, пролетариат был еще занят походами против Европы, объявившей войну революции.

Предприниматели, которым надо было выполнить общественные или частные работы, объединились с враждебным но отношению к рабочим муниципалитетом. Закон против ассоциаций был использован как следует. Рабочие делали из революции такие выводы, которые не были приятны честной буржуазии. Они видели, что положение буржуазии и мелкого собственника-крестьянина благодаря революции улучшилось. Из этого они заключали, что революция, которой они в такой мере содействовали своими могучими руками, должна удовлетворить также и требования рабочего класса. Поэтому они требовали повышения заработной платы и доли в предпринимательской прибыли. Но тогда у предпринимателей еще не было никакой охоты соглашаться на эту излюбленную теперь систему участия в прибылях. О наиболее горячих рабочих было доложено муниципалитету, и они были брошены в темницу.

Лишенные также и избирательного права, обусловленного известным имущественным цензом, рабочие обратились с простым, но трогательным сохранившимся до сих пор письмом к Марату. На языке, соответствовавшем воззрениям и стилю того времени, они называют его «дорогим пророком» и истинным защитником класса нуждающихся. Здесь проявилось массовое самосознание. Они жалуются Марату на жестокость предпринимателей и говорят, что особенно отличаются угнетением своих прежних товарищей несколько бывших каменщиков, разжившихся и ставших богатыми предпринимателями. Последние думают, говорят в своем письме рабочие, что им все дозволено с тех пор, как они надели форму и эполеты национальной гвардии.

Марат, признававший справедливыми требования рабочих об улучшении их участи, заступался за этот угнетенный класс, где и когда только мог. Его «Друг Народа» стал органом рабочих, и этим объясняется сильная популярность Марата. В «Друге Народа» был подвергнут резкой критике избирательный закон, лишавший рабочих избирательного права. В газете Марата рабочие напоминали о своих заслугах перед революцией. «Мы были всюду, – говорится в ней, – где была опасность; всюду мы были готовы проливать нашу кровь для вашей защиты; три месяца без перерыва мы одни выносили все лишения утомительного похода; по целым дням нас пекло солнце, мучил голод и жажда; а в это время богачи прятались в своих подвалах под землей и выползали, когда это не было уже опасно, для захвата власти, почетных и общественных должностей. Для вас мы приносили себя в жертву, а теперь в вознаграждение за наши жертвы мы даже не получили утешения считаться гражданами – спасенного нами государства. Что дает вам право так третировать нас? Ведь вы сами согласны с тем, что и бедняк такой же гражданин, как богатый. Но, утверждаете вы, его скорее можно подкупить. Полно, правда ли это? Присмотритесь ко всем монархиям света белого! Разве не из богачей состоит вся продажная толпа царедворцев?»

Но в той же мере, в какой росла популярность Марата среди рабочих, росла и ненависть к нему Лафайета и Бальи. 14 сентября 1790 года они поручили 300 солдатам национальной гвардии напасть на типографию, в которой печатался «Друг Народа». Станки были изрублены топорами, а персонал типографии арестован. Но «Друг Народа» выходил по-прежнему, так как Марат продолжал его выпускать, несмотря на громадные жертвы и опасность, с которыми это было сопряжено. Так как газета, вполне естественно, не оправдывала своих расходов, потребовались сторонние средства. Деньги давала возлюбленная преследуемого писателя Симония Эврар. Она бросила мужа, чтобы связать свою судьбу с судьбой Марата; историки ее часто смешивают с его сестрой Альбертиной. После убийства Марата она жила только воспоминаниями о нем и удалилась от света. Правительство не переставало считать ее опасной и все время держало ее под надзором. Когда 23 декабря 1830 года на Наполеона Бонапарта было произведено покушение при помощи адской машины, арестовали большое число демократов, в том числе и Симонию Эврар, но найти какие-нибудь улики против нее не удалось.

Если бы не страх перед рабочими, готовыми подняться по первому зову, для них ничего бы не сделали. Но, наконец, и коммуна увидела, что необходимо сделать что-нибудь для облегчения ужасной нужды населения. Она потребовала от национального собрания кредита для того, чтобы предоставить заработок безработным рабочим. Собрание ассигновало пятнадцать миллионов франков. На эти средства в Париже были тогда учреждены государственные мастерские, называвшиеся тогда благотворительными мастерскими (Ateliers de charité). Уже по названию этому можно судить о том, как относились к этому учреждению господствующие классы. Мастерские эти находились в различных частях Парижа, и там работали не только парижские рабочие, но и рабочие из провинции. Они принимались обыкновенно в эти мастерские по рекомендации депутатов соответствующего департамента. Можно было видеть, как они толпами, распевая революционные песни, прибывали в Париж. В одном Монмартре в государственных мастерских было занято 17 000 человек. Из этих-то рабочих и состояли те революционные массы, которые выступали во время восстаний 1792, 1793 и 1795 годов. Во время их шествий можно было видеть всю их нищету, и обитатели богатых кварталов с ужасом убеждались в том, какое громадное количество полуголодных и полуодетых людей скрывает в себе революционный Париж. Аристократы презрительно называли это голодное и обтрепанное население санкюлотами (голоштанниками); но демократия приняла эту кличку, превратив ее, как это было и с гезами, в почетное название.

Понятно, что и государственные мастерские не могли совершенно устранять нужду рабочего класса. Рабочие часто жаловались на то, что плата выдается ассигнациями и что заработная плата вообще низка. Они приносили себя в жертву революции, и для того, чтобы поддержать демократию в ее борьбе со старым порядком, они вместе с семьями терпели острую нужду. За все время великой революции ни один класс не обнаружил так много душевного величия и самозабвения, как парижские рабочие.

Вскоре после праздника объединения двор вернулся к своим планам и снова побудил короля попытаться уничтожить все то, что он недавно поклялся охранять. Двор все еще считал возможным уничтожить завоевания революции и восстановить прежний абсолютизм. Но так как двор со своими приверженцами не чувствовал за собою во Франции достаточно сил для того, чтобы одержать победу над революцией, то он составил заговор для восстановления старого порядка во Франции при помощи иностранных правительств; после многих битв с переменным для обеих сторон счастьем борьба кончилась полным падением монархии во Франции.