Он вызвал слугу и приказал ему выпроводить меня за дверь. Я все еще колебался, не зная, как мне поступить, когда слуга вошел, положил ладони мне на плечи и вывел из кабинета.

Сагиб и слуга удалились обратно в дом, а я отправился прочь в сильнейшем раздражении и возмущении, а затем написал и отправил сагибу письмо примерно следующего содержания:

Ответ не заставил себя ждать:

С этой запиской в кармане я, удрученный, вернулся домой и рассказал брату о том, что произошло. Он расстроился и не знал, как утешить меня. Он переговорил со своими друзьями-вакилами, поскольку я понятия не имел, что́ можно предпринять против самодурства сагиба. Как раз в это время в Раджкоте находился сэр Ферозшах Мехта, приехавший из Бомбея по одному из своих дел. Но разве мог я, совсем еще молодой адвокат, осмелиться просить его о встрече? Я передал ему бумаги по моему делу через вакила, который сумел увидеться с ним, и умолял дать мне совет. «Скажите Ганди, — сказал он, — что с такого рода трудностями сталкиваются многие адвокаты и вакилы. Ганди недавно вернулся из Англии, в нем играет кровь. Он не знает британских чиновников. Если он что-то здесь зарабатывает и не хочет неприятностей, пусть порвет записку и проглотит оскорбление. Подав в суд на сагиба, он не только не добьется ничего хорошего, но и наживет врага. Передайте еще одно: он пока не знает жизни».

Совет показался мне горше любого яда, но мне пришлось последовать ему. Я проглотил оскорбление, но в то же время извлек из сложившейся ситуации и определенную пользу. «Никогда больше не окажусь я в столь двусмысленном положении и никогда не попытаюсь подобным образом воспользоваться своими связями», — сказал я себе и впредь действительно ни разу не нарушил этого обещания. Пережитое потрясение в значительной степени повлияло на дальнейшее течение моей жизни.

Несомненно, я совершил ошибку, обратившись к тому чиновнику, но она была не так велика, как его нетерпимость и злоба. Я не заслуживал быть буквально выброшенным на улицу. Едва ли мой визит отнял у него больше пяти минут, но сами по себе мои слова показались ему невыносимыми. Он мог вежливо попросить меня уйти, но власть опьянила его, и он потерял контроль над собой. Позже я узнал, что терпение вообще не было свойственно этому чиновнику. У него вошло в привычку оскорблять своих визитеров. Малейшая оплошность с их стороны легко выводила сагиба из себя.

Но теперь значительная часть моей работы проходила в подвластном ему суде, а я не хотел идти на мировую и угождать ему. Более того, пригрозив судом, я уже не мог отказаться от своих слов.

А тем временем я уже начинал разбираться в местных политических вопросах. Поскольку Катхиявар состоял из множества мелких государств, политики здесь, конечно, процветали. Пустяковые интриги между государствами и борьба за власть между чиновниками не были чем-то необычным. Князья всегда были готовы выслушать самых мерзких клеветников и сплетников. Даже слугу сагиба приходилось умасливать, а уж ширастедар — глава канцелярии — зачастую значил куда больше, чем сам сагиб, ведь был его глазами, ушами и толмачом. Воля главы канцелярии подменяла собой закон. Ходили слухи, что его доход превосходит доход сагиба. Вероятно, это было преувеличением, но жил ширастедар явно не на одно лишь свое жалованье.

Эта атмосфера интриг казалась мне нездоровой, и я долго размышлял, как не попасть под дурное влияние.

Я был удручен, и мой брат, конечно же, замечал это. Мы оба считали, что, если бы я получил какую-то постоянную работу, мне стало бы легче избежать интриг. Ирония заключалась в том, что без интриг не стоило и думать о том, чтобы стать министром или судьей, а ссора с сагибом помешала моей практике.

Порбандар находился тогда под управлением британской администрации, и мне поручили поработать над укреплением авторитета местного князя. Мне также нужно было встретиться с администратором и поговорить о тяжком земельном налоге вигхоти, который взимался с земледельцев Катхиявара. Я с удивлением обнаружил, что этот чиновник, хотя и был индийцем, по части высокомерия мог поспорить с сагибом. Это был способный человек, вот только земледельцам его способности мало помогали. Я укрепил авторитет раджи, но ничего не смог сделать для облегчения участи земледельцев. Больше всего меня поразило то, что их положением вообще никто не интересовался.

Даже в этом деле меня постигла неудача. Я считал, что с моими клиентами обошлись несправедливо, но у меня не было возможности им помочь. В лучшем случае я мог направить апелляцию политическому агенту или губернатору, которые наверняка отклонили бы ее на том основании, что им не полагалось вмешиваться в столь «мелкие» местные конфликты. Если бы существовали законы или предписания, на которые можно было бы опереться в данном случае, действовать еще имело бы смысл, но в наших краях законом была воля сагиба.

Я был очень раздражен.

Между тем одна из меманских фирм, находившаяся в Порбандаре, обратилась к моему брату с такого рода предложением: «У нас есть дело в Южной Африке. Мы крупное предприятие. В настоящее время мы ведем процесс в южноафриканском суде, добиваясь возмещения сорока тысяч фунтов. Тяжба продолжается уже очень долго. Мы нанимаем лучших вакилов и адвокатов. Если бы вы отправили своего брата туда, это принесло бы пользу нам и ему. Он смог бы передавать суть дела нашему юрисконсульту гораздо лучше, чем это удается нам самим, а также побывать в новой стране и завести там полезные связи».

Брат обсудил это дело со мной. У меня не сложилось ясного понимания своей задачи. Буду ли я только консультантом или выступлю в суде? Впрочем, предложение показалось мне привлекательным.

Брат представил меня ныне покойному шету Абдулле Кариму Джхавери, партнеру фирмы «Дада Абдулла и Кº», о которой шла речь выше.

— Работа не трудная, — заверил меня шет. — Мы поддерживаем дружеские отношения с влиятельными европейцами, с которыми и у вас будет возможность познакомиться. Вы сможете стать полезным для нас человеком. Бо́льшая часть нашей корреспонденции ведется на английском языке, и здесь нам тоже будет необходима ваша помощь. Разумеется, вы станете нашим гостем в Южной Африке, а следовательно, не понесете никаких расходов.

— На какой срок вы нанимаете меня и каков размер жалованья? — спросил я.

— Не более чем на год. Мы оплатим вам проезд туда и обратно первым классом, а жалованье составит сто пять фунтов, хотя жить вы будете на всем готовом.