Ты приблизился на полшага. И снова улетел. Внутри тебя дует невидимый ветер, который то и дело относит тебя за горизонт. Осторожно, незаметными движениями я тяну к себе тонкую нить, связующую нас, боясь, что она сейчас порвется… Но вот я снова вижу твое белое лицо, далекое, как луна. И могу сделать вдох. И выдох. Не сейчас. Еще не сейчас.

Нигде мне не было так одиноко, как в Париже, среди всех этих влюбленных. Мы бродили, держась за руки, в одинаковых черных беретах, которые подарил нам на Монмартре очарованный тобой старичок продавец.

Но ты молчал, всматривался в лица, кружа по одним и тем же улочкам, словно разыскивая кого-то, и я не знала, в какие края унесло тебя течение твоей жизни, по-прежнему скрытой от меня, как подземная река.

«Посмотри же на меня, чтобы я почувствовала, что я есть», – молила я, но молча, всегда молча, боясь быть в тягость, боясь надоесть своим бесконечным нытьем.

«Вот я попала сюда, в город моей мечты. И это сделал ты. А я несчастна. Какая неблагодарность! Мои ноги идут по этим набережным и мостам, мои глаза пьют красоту этих мужчин и женщин. А где я? Тянусь за тобой, за черту горизонта, и мои мысли заняты только одним: вернешься ты или нет?»

Что-то происходило. Что-то сильно заботило тебя, всегда такого беззаботного. Ты о чем-то тихо переговаривался с продавцами картин, записывал какие-то цифры, даже звонил, закрывшись в телефонной будке, чего с тобой не случалось никогда. Ты предпочитал случайные встречи: «Если это на самом деле нужно, жизнь подсовывает людей друг другу в многотысячной толпе, а если нет, то можно годами жить в соседних домах и не пересекаться»…

В соседней будке, прямо на полу, сидел очередной невообразимый красавец в кожаной куртке. Дверь была распахнута настежь, и я слышала, как он мрачно и монотонно твердит в трубку: «Нет! Да нет же! Нет-нет-нет! Нет…»

Сигарета тлела в его руке, бессильно лежавшей на колене. Он поймал мой взгляд и неожиданно подмигнул, повторяя: «Нет, говорю тебе, нет!»

Я отвела глаза – и похолодела: твоя кабина была пуста.

Маленькая круглая площадь с фонтаном посередине полна народу. Петька с Пашкой играют в ножички на клумбе, они ничего не видели. Громыхнул, поворачивая, красный трамвай. Может, ты в нем? Показываешь кондуктору свои крылья вместо билета, а он, усмехаясь, отвечает: «Ангелам бесплатно только в День Всех Святых».

Пять переулков, словно пять лучей. В каком из них ты скрылся? Нет, бесполезно. Встаю на бортик фонтана, поднимаюсь на цыпочки, закрываюсь от бьющего в глаза солнца…

Вот над прилавком дугой взлетели и опустились в бумажный пакет апельсины. Ты? Нет, просто белозубый продавец умеет жонглировать.

Какое-то движение в толпе. Ты? Нет, девушка споткнулась – и все бросились ее поднимать, наперебой предлагают помощь: кто влажные салфетки, кто стакан воды.

Так, дети на месте. Кожаный красавец все еще в будке. Опять подмигивает и целует свои пальцы. Что за черт!.. Неужели я больше никогда тебя не увижу?

Группа китайских туристов синхронно наводит на меня сорок фотоаппаратов. Наверное, этот фонтан отмечен в их путеводителях. Что там такого примечательного у меня за спиной? Оборачиваюсь – и чуть не лечу в воду, запутавшись в твоих распростертых крыльях…

– Проклятие! Я сойду с ума с этими твоими бесшумными исчезновениями и появлениями!

– Повесь мне на шею колокольчик, как козленку, – смеешься ты, и я вижу, что ты вернулся из-за своих горизонтов, ты снова рядом.

Можно вдохнуть. Выдохнуть. Еще не сейчас.

– Мне надо уйти. Не знаю насколько. Держи! – Ты вкатываешь мне в руки экзотический фрукт. – Внутри он такого же цвета, как твои волосы. Вы будете хорошо смотреться вместе.

– Постой! – вырывается у меня против воли запретная фраза. – Ты вернешься?

– Не бойся! В залог беру с собой вот это. Не могу же я уйти навсегда с твоим чемоданом!

* * *

Мы ждем тебя на ближайшей детской площадке. Мальчишки разулись и месят грязь в компании с негритенком. Машинально зарисовываю три головы, склонившиеся над песчаной запрудой: две золотые и одну черную. На церкви по соседству бьют часы.

– Пойдем. – Ты снова меня напугал, незаметно присев на мою скамейку. – Кое с кем тебя познакомлю. Это в двух шагах.

На ходу ты объясняешь что-то про выставку, галерею… Десять моих рисунков… Завтра открытие… Гонорар… А я так счастлива снова оказаться с тобой рядом, что почти не слушаю. Киваю рассеянно, не очень понимая, о чем ты. Толпа теснит нас, трамваи гремят, солнце слепит глаза, Петька с Пашкой вопят, что не доиграли, негритенок кричит им вдогонку на непонятном языке.

Какой-то фрик за столиком кафе – загорелая лысина, очки в виде велосипеда, пионерский галстук на шее. Почему у него в руках мои рисунки?.. Его зовут Люк, ну и что? Он начинает быстро и взбудораженно лопотать, петь, вскрикивать, мурлыкать, то и дело ловя мои руки и прикладывая к своим мягким губам. Подсовывает мне какие-то бумажки… Расписаться?.. Напротив цифры с тремя нулями?.. Это шутка? Смотрю на тебя вопросительно… Ты киваешь и говоришь:

– Море. Теперь у тебя будет море, как ты хотела. Даже океан.

– А ты?..

– Он говорит, что хочет их купить. Но сейчас у него недостаточно денег. Спрашивает, ты не против?

И снова Люк извергает потоки слов. Приносят вино. Петька с Пашкой затихают над гигантскими порциями мороженого. До меня постепенно доходит, что произошло.

И мне становится по-настоящему страшно: выставка в Париже, то, о чем мечтает любой художник, – самое время поставить точку в моей затянувшейся истории и перевернуть страницу. «Теперь она поет в том самом театре». Всё, хеппи-энд.

Господи, как бы отвязаться от этого Люка и остаться с тобою наедине! Только бы ты не растворился прямо сейчас, когда меня то и дело отвлекают. Но ты сидишь, доедаешь мороженое – надо же, не осилили, – весело смотришь по сторонам. Выбираешь, куда двинуться дальше. Это невыносимо…

– Помоги мне откланяться, – говорю я, вставая. – Скажи, что у меня заболела голова, живот, сердце, что детям пора спать… Выведи меня отсюда!

– Люк спрашивает, будешь ли ты завтра на открытии?

– Ответь что-нибудь сам, я не знаю!

Мы вселяемся в первый попавшийся отель. Узкие винтовые лестницы в толстых стенах. Крошечный лифт, в котором поднимается наш чемодан. Комнатка, где помещается только кровать, огромная, как сцена. Ложусь лицом к стене. Меня нет.

– Сегодня мама превратилась в статую? – шепчет Пашка. – Это у вас такая игра? А, что ли, купать нас ты будешь?

Вы долго хохочете и плещетесь в ванной. Потом роете норы под одеялом. Наконец все стихает. Встаю и тихонько выскальзываю на балкон.

Голоса вечерних прохожих. Шелест велосипедных шин по тротуару. За углом кто-то наигрывает на гитаре. Звук, от которого всегда хочется плакать, а уж сейчас…