«Да, и каждый раз, выходя на сцену, она поет для тебя, надеясь, что ты ее слышишь…» – прошептала я, потому что Петька с Пашкой уже спали.

Ты посмотрел на меня долгим-долгим взглядом, немного не так, как обычно, усмехнулся и погладил по голове. Легко, почти не касаясь. Будто ветер.

О Лизе я тоже узнала случайно. В одном из маленьких французских городков, чьи многословные названия я уже не пыталась запомнить. На детской площадке, откуда мы никак не могли выманить наших мальчишек, а ты самозабвенно играл в догонялки с целой оравой малышей в одинаковых желтых жилетках. Дети визжали от восторга, Петька ревниво дулся, забившись в деревянный домик, Пашка хохотал, ты летал с горки на горку, воспитательница – смешная девчонка с красными дрэдами – хлопала в ладоши и спрашивала, не хочет ли мой парень поработать у них в садике.

«Я действительно работал в детском саду, – крикнул ты, свешиваясь вниз головой с канатного мостика. – Долго, почти год».

«Зачем же бросил? – всплеснула она руками. – У тебя здорово получается!»

Ты вырос перед ней почти вплотную, так что она попятилась и невольно покосилась на меня, и серьезно ответил:

«Потому что Лиза ушла в декрет. А без нее там было нечего делать».

«Ты – Лиза. – Девчонка протянула мне ладонь. – Я – Мишель».

«Очень приятно», – я, конечно, хотела возразить, но в последний момент удержалась.

«Нет-нет! – засмеялся ты, не испытывая никакой неловкости. – Это вовсе не Лиза!»

«Пардон, – поспешно улыбнулась Мишель, – нам пора… Дети, мы уходим!»

Не успела я восславить небеса за французскую тактичность, подскочил вездесущий Пашка:

«А она была красивая, твоя Лиза?»

«Да, – произнес ты с той же убийственной простотой. – Очень. Похожа на великую княжну».

«То есть на принцессу», – перевела я с тихой яростью.

«Красивее мамы?» – грозно набычился мой верный рыцарь.

«Нет. Не лучше. И не хуже. Просто совсем-совсем иначе. Женщин нельзя сравнивать, мой друг. Каждая из них – самая красивая».

«Нет! Самая красивая – мама!»

«Ты прав, конечно».

Чтобы не заплакать, я ушла к Петьке. Но он прорычал, что к нему нельзя. Тогда я села на качели в самом дальнем углу этой чертовой площадки. Сидела и разглядывала песок под ногами, не в силах пошевельнуться. Вскоре качели стали плавно раскачиваться. Оборачиваться не имело смысла: кто еще умеет так бесшумно возникать за спиной?

«Каждое утро я ходил в тот садик через один ничем не примечательный двор. Специально делал крюк, чтобы туда заглянуть. Там жила девочка, лет тринадцати, наверное. Она любила качаться под музыку. Всегда в таких смешных огромных наушниках. Раскачивается до упора, того и гляди, не удержится и полетит. А сама подпевает, еще и танцевать пытается. Я все хотел угадать, под какую музыку ей так хорошо. Потом Лиза сказала, что тоже ходит любоваться на эту девочку.

А однажды я там видел старушку, которая качалась, отталкиваясь от земли клюкой.

А на заборе висело объявление, написанное цветными мелками: „Потерялся белый единорог. Верните, пожалуйста, Соне, в шкафчик с васильком“.

Это Лиза распространяла вокруг себя волны волшебства…»

Больше всего на свете мне хотелось спрыгнуть с этих дурацких качелей, которые ты качал уже машинально, забыв, что на них сижу я. Спрыгнуть и убежать без оглядки туда, где меня никто не найдет.

Но я осталась. Узнать о тебе хоть что-нибудь. Хоть такой ценой.

Я зажмурилась и почти перестала дышать, чтобы сдержать слезы.

А ты все рассказывал и рассказывал. Я еще никогда не слышала от тебя столь длинного монолога.

«Я увидел ее случайно, проходя мимо. Остановился и проторчал у ограды всю прогулку. Она правда была очень красивой, но дело совсем не в этом. Она могла быть какой угодно. В ней был свет. Ровный, спокойный, совершенно нездешний. Так светятся ангелы. Она смотрела на ребенка, и ее взгляд говорил: „Ты есть. Я тебя вижу“.

И мне стало абсолютно необходимо попасть в этот взгляд, чтобы почувствовать, что и я есть. Назавтра я отворил калитку и просто встал рядом.

„Смотрите, дети, – произнесла она, не изменившись в лице. – К нам пришел ангел“.

С такой же интонацией она говорила: „Смотрите, прилетел жук. Смотрите, цветы раскрылись“.

В ее мире все было одинаковым чудом: и ангел, и жук.

„Можно его потрогать?“ – спросил кто-то, кажется, Игнат, он самый смелый.

„Думаю, да“.

На следующий день я пришел снова. Постепенно она стала давать мне мелкие поручения. Что-то подержать, что-то принести. Потом попросила помочь их укладывать, так как напарница заболела.

И я провел там целый год, совершенно не заметив.

Она говорила, что ей тяжело со взрослыми. Но мною, кажется, не тяготилась. Я был рядом с ней как ребенок, всему учился. По утрам, когда еще никто не пришел, она играла на флейте, стоя у окна.

Свет, покой и сила неискаженной жизни. Я совсем не могу передать это в словах. Ну, будто двадцатого века, да что там – всей человеческой истории, а то и самого грехопадения просто не было. Будто наша жизнь пошла по другому, правильному пути. И в мире нет ни войн, ни болезни, ни смерти…»

Ты замолчал. Качели остановились.

– Это было жестоко, – сказала я, уверенная, что тебя уже нет рядом.

В ту же секунду ты очутился передо мной, схватил за руки, всматриваясь в мое лицо с неподдельной болью:

– Что ты? Ты что? Это лучшее, что было в моей жизни! И я хотел поделиться с тобой.

– Да?! – задохнулась я. – Ну, ты и впрямь… какой-то… ангел!

– На помощь! – заорал в этот момент Петька. – Пашка ест червяка!

В тот день я впервые видела тебя печальным. Ты шел рядом, по-прежнему крепко держал меня за руку, но был словно на другой планете.

– Он что, заболел? – громким шепотом спросил Пашка.

– Я превращаюсь в статую, – сказал ты, замедляя шаг.

Движения стали механическими, ты сложился пополам, как сломанная кукла, опустился на газон и замер, прислонившись к нашему чемодану.

Петька с Пашкой походили вокруг, потрогали, подергали, пощипали, покричали в уши.

– Мне надоела эта игра, давай лучше в прятки! – захныкал Петька.

– Попробуем камнем по голове, может, оживет? – предложил Пашка.

Я подхватила их и понесла прочь, ничего не видя от слез.

Значит, вот так все кончится. Что ж, очень оригинально…

– Куда ты нас тащишь? Пусти! Мне больно! Я тебя в тюрьму посажу! – Это под правой рукой бьется Петька.

– Мама! Булочки! Хочу пять! Нет, двадцать сто! Купи! Ты глухая? – вылезает из-под левой Пашка.