– Нас топят. Не отвлекай.

Вдруг дверь распахнулась, и в зал стремительно вошел белый мим на ходулях. Санька помертвела и вцепилась в скамью подсудимых, чтобы не упасть. Он нашел ее глазами, подмигнул и соскочил на пол. Крылья взметнулись. Блеснул черный ствол автомата.

– Он вооружен! – завопил Алеша голосом пожилой истерички. – Спасайся кто может!

– Вооружен! Вооружен! – пронеслось по залу.

– Алле-оп! – тихо произнес Скворец.

И в ту же секунду Петька с Пашкой, будто ждали, пулей бросились к нему и прыгнули один на шею, другой на спину. Они столько раз проделывали этот фокус во время их путешествия, что все получилось ловко и молниеносно, как в настоящем цирке. Один из охранников, при виде автомата потянувшийся было к кобуре, растерянно опустил руку.

Дальше все стало происходить одновременно, будто дикая карусель закрутилась по залу, расшвыривая картонные декорации. Кто-то вскочил, кто-то побежал, кто-то, наоборот, упал на пол. В кого-то Скворец метнул ходулю, при этом Пашка восторженно завопил: «Вау! Как Брюс Ли!»

Алеша плясал на стуле, размахивал оранжевым пистолетом и выпускал очереди мыльных пузырей в судью и прокурора.

– Сдавайтесь, тролли! Вы окружены! – с упоением горланил он.

– Вив л'анарши! – откликались в другом конце зала, разворачивая черный флаг.

Дрожащими руками охранник отпирал клетку, ключ застревал в замке, белый ангел, увешанный детьми, улыбаясь, неотрывно глядел на полуобморочную Саньку, а ствол его черного автомата упирался охраннику в бок. Наконец дверь открылась, мим схватил Саньку за руку, поймал упавший с ее колен альбом и рванул к выходу.

– Да сделайте же что-нибудь! Охрана! – жалобно кукарекал прокурор, как петух, которого несут на кухню.

Обернувшись в дверях, Санька увидела, как улюлюкающие анархисты заворачивают судью в черное знамя, а Ида Моисеевна лупит кого-то по голове корзиной для бумаг.

Они скатились по лестнице и вылетели на крыльцо, возле которого стоял мотоцикл с привязанным к багажнику желтым чемоданом.

– Это сон? Я сплю? – выдохнула Санька, глядя, как ее ангел усаживает мальчишек в седло.

– Ты проснулась! – усмехнулся Скворец, отшвыривая автомат. – Скорей, прыгай!

– Откуда у тебя оружие?

– Из магазина игрушек! – Он включил зажигание, и они помчались.

– Так он ненастоящий! А все поверили!

– Да, Станиславский был бы мной доволен!

– Куда мы едем?

– Куда ты хочешь? У тебя есть мечта?

– Моя мечта сбылась! Ты вернулся! Я дождалась!

– Не исчезай больше так внезапно!

– Послушай! Я забыла самое главное! У меня внутри ребенок, наш с тобой!

– Ну, ты нашла время! – крикнул он, и Санька похолодела: действительно, нашла время… – Сообщаешь мне это, когда я даже не могу тебя обнять!

– Зато я могу!

– Эй, полегче! А то улетим в кювет!

– Александра! Александра! – догнал ее вдруг славный скрипучий голос, который она меньше всего хотела бы сейчас услышать. – Вот человек с крепкими нервами – так спать, когда решается судьба!

Не открывая глаз, Санька спрятала лицо в ладонях и разревелась. Вокруг гудели разговоры. Видимо, в заседании объявили перерыв. Ида Моисеевна четко и складно, как всегда, что-то излагала – подоспели журналисты. Закончив длинное предложение, достойное Льва Толстого, старушка снова пихнула Саньку:

– Да очнись же! К тебе пришли!

– Оставьте меня в покое! – рявкнула Санька сквозь мокрые пальцы и отодвинулась на самый край скамьи, по-прежнему крепко зажмурившись.

– Позовите ее сами, – велела кому-то Ида Моисеевна и снова принялась растолковывать корреспондентам про похороны демократии.

Саньку никто не позвал. Но это молчание было настойчивей любого зова – почти сразу оно сделалось нестерпимым. И Санька открыла глаза.

Он смотрел на нее, стоя почти вплотную к решетке. Его взгляд сильно изменился с тех пор, как они не виделись. В нем больше не было смеха. Но и ускользания, неуловимости, так мучивших ее, тоже не было.

– Ты правда приехал, – сказала она тускло, словно израсходовав все силы там, в своем летящем сне.

Потом медленно встала, уронив с колен альбом следователя Смирнова, и обняла его. Висок и щека уперлись в холодное железо.

– Будь проклята эта страна, где любимых приходится обнимать сквозь прутья клетки, – в сердцах проговорила Санька, и горло ее снова сжалось от слез.

Краем глаза она увидела, что их снимают.

– Будь проклята эта страна, где после бесконечной разлуки я должна встречаться с любимым под прицелом телекамер!

– Скажи спасибо, что не под прицелом автоматов! – задорно выкрикнула из-за плеча Ида Моисеевна.

У Саньки внутри все закипело.

– Будь проклята…

Властным жестом он приложил палец к ее губам – и она тут же смолкла.

– Послушай, – сказал он тихо и просто, будто они были совсем одни. – Я хотел сказать тебе это там, на берегу океана. И приехал сюда, чтобы все-таки сказать…

Он глубоко вдохнул, выдохнул и твердо, хоть и еле слышно, как испокон века все мужчины произносят эти слова, произнес:

– Я буду счастлив, если ты согласишься стать моей женой…

– Что? – выдохнула Санька, не веря своим ушам. – Ты же видишь! – И она подергала решетку, как бы проверяя, не рассыплется ли та у нее в руках.

– Но ты? Ты согласна?

– Да! Да! Да! – выкрикнула Санька, до боли сжимая железные прутья.

Он мягко расцепил ее сведенные руки, потянул к себе и надел на палец простенькое латунное колечко с перламутровым глазком посередине.

– Я ходил за ним в то утро, – грустно улыбнулся он, целуя ледяную ладонь, пахнущую металлом.

– Но я… Но мне… – Санька смеялась и плакала одновременно. – Меня же могут посадить на двадцать лет!

– Я знаю. – Он привлек ее к себе, и проклятая решетка впилась им в ребра. – Никто не обещал нам легкого счастья. Но и отменить его не может никто. Совсем никто.

Конец