Но тут неожиданно открылась входная дверь и появилась крупная, толстая тетка. Она показалась Хансу похожей на торговку из рыбного ряда на рынке в Амстердаме. Вот только, в отличие от приветливой голландской торговки, эту бабу явно отучили улыбаться еще в детстве. Ее светлые волосы были очень грязными и слипшимися, а накрашенные яркой помадой губы на бледном, жирном лице казались жуткой открытой раной. Похоже, она находилась на последних месяцах беременности и потому выглядела комично и нелепо в своей криво сидевшей форменной одежде.

– Was ist hier los, ihr Dreckhuren?! [91]

Эта гордая своим «арийским» происхождением уродливая баба, посмевшая назвать шлюхами его Фридель и других женщин, которые отдавали ему свой хлеб, чтобы подкормить мужей, показалась Хансу какой-то нереальной. Но в ее руке была вполне реальная палка, которой она небрежно помахивала…

Вот почему Ханс, пройдя мимо дежурной под прикрытием женщин, выскользнул из барака. Пакеты с хлебом он спрятал под одеждой. И с облегчением перевел дыхание только после того, как оказался в Девятом бараке. Что ж, похоже, и теперь опасность миновала.

Глава 16

В Девятом бараке кессели с баландой к тому времени уже были поделены между штюбе и более обширными помещениями. В небольших штюбе нижнего этажа («небольшие» означало по пятьдесят больных на комнату) пациенты могли оставаться в постелях, а фельдшер разливал баланду в подставленные миски.

Янус, стоя у кесселя, уплетал баланду. Один литр на человека. Ханс раздавал красные оловянные миски. Некоторые от баланды отказывались. Они в основном питались содержимым посылок, которые получали из дома. Так что баланда всегда оставалась, Ханс смог набрать себе целых два литра и отправился с миской на второй этаж, чтобы разделить трапезу с соотечественниками.

На втором этаже была совсем другая ситуация: больные стояли в длинных очередях с мисками в руках, чтобы получить хоть сколько-нибудь баланды. Только тяжелобольные имели право оставаться в постелях, и они получали еду от дежурного по штюбе.

Но ни один из ленивых фельдшеров не желал ни убирать в штюбе, ни разносить больным еду. Они нанимали для этой работы нескольких не слишком тяжелых больных. Последние работали на них с удовольствием, потому что ежедневно каждый из них получал в качестве поощрения лишний литр баланды. Была и еще одна причина, по которой арестанты соглашались на такую работу: никто не выгонит такого помощника из госпиталя и не отправит в команду, работающую за оградой лагеря. Это, конечно, было сопряжено с некоторой опасностью. Поэтому, когда приходил лагерный врач, чтобы отобрать «мусульман» на уничтожение, всех штюбендинстов прятали в сортирах или на чердаке.

Едва Ханс вошел в штюбе со своей миской баланды, как со всех сторон ему начали кричать:

– Эй, фельдшер, подай-ка мне баланды!

Они вытаскивали из-под тюфяков и предлагали Хансу свой вчерашний хлеб и прибереженный маргарин, чтобы купить у него миску баланды.

Как выяснилось, не один фельдшер, но многие из них были вовлечены в этот натуральный товарообмен. В лагере работал самый настоящий черный рынок. Существовали даже более или менее твердые цены. Литр баланды стоил полпорции хлеба или целую порцию маргарина. Так что фельдшеры и штюбендинсты, имеющие ежедневно по пяти литров баланды, а иногда и больше, могли обменять ее излишки на лучшую еду. Встречались даже врачи, которые тайно проносили в госпиталь лишнюю миску баланды, чтобы поменять ее на маргарин. Если бы их поймали на этом, то выгнали бы из госпиталя, но ни один из них ни разу не попался.

Ханс в подобном товарообмене участия не принимал. Дело было не в какой-то особенной добродетели – просто он не очень в этом нуждался.

Когда он спустился вниз, к нему подошел Циммер, отозвал в сторону и сунул ему в руку пакет.

– Сегодня мне пришла недельная посылка.

Ханс быстро спрятал пакет. Главное, чтобы другие поляки не увидели, иначе они стали бы высмеивать Циммера за его доброту. Он забился в уголок штюбе для фельдшеров и вскрыл пакет. Там было два яблока, кусок пирога и кусочек ветчины. Одно яблоко и кусок пирога он съел сразу, остальное отложил для Фридель. И спрятал под тюфяком. А потом занялся своими обычными делами: вымыть все миски, подмести пол…

Тут Кушчемба позвал его. Надо было получать хлеб, и ему требовались крепкие ребята: 120 буханок хлеба общим весом 170 кило унести на одних носилках не шутка! Потом поход на кухню за кесселем с вечерним чаем и – вишенка на торте – разговор с Паулем:

– Ты, Dreckhund [92], не видел, что ли, что всю внешнюю лестницу залили чаем?

Следить за чистотой внешней лестницы входило в число обязанностей Ханса.

– Это – самая почетная работа! Внешняя лестница – визитная карточка барака. Ты должен изо всех сил стараться, чтобы наш барак всегда оставался на высоте. Иди, быстро все почисти. И возьми с собой побольше воды, и метлу… Да ты и сам все знаешь.

Да, Ханс все отлично знал. Он бегал по коридору с ведрами воды, производя как можно больше шума, чтобы показать всем, как старательно он работает. Таким образом он стремился предотвратить потребность одного из своих начальников занять его еще какой-нибудь работой.

Наконец, вытерев насухо дорожку перед бараком, он успел незаметно проскользнуть в Третью штюбе.

Здесь помещалось отделение для умалишенных, которым единолично управлял доктор Эли Полак. Эли дремал, сидя в своем уголке за столом. Он всегда выглядел весьма печальным и не производил впечатления сильного человека. А ведь он был еще совсем молод, только что ему исполнилось тридцать пять лет. Да и с виду Эли выглядел вполне крепко сложенным, но непонятно почему казался человеком пожилым и измученным тяготами жизни, для которого почти любое действие было непосильным.

И этому его состоянию легко было найти объяснение. Дело в том, что после прибытия его семьи из Голландии в Освенцим он довольно долго не знал, что случилось с его женой и ребенком. И только через три недели выяснилось, что – как и всех женщин с маленькими детьми – их сразу же после выгрузки из вагонов отправили в Биркенау, откуда они «вышли через трубу».

– Знаешь, – в который уже раз говорил он Хансу, – я стоял в своем ряду, а мою жену погрузили в грузовик и увезли, и, мне кажется, она потеряла сознание. Но я думаю, что она так или иначе поняла, что с ними должно случиться.

– Не говори глупостей, пожалуйста, – проворчал Ханс в ответ. Он чувствовал, что