Монеты Константина, впрочем, нечасто обращаются к образу Констанция. После его прославления в связи с обожествлением (о чем мы говорили выше) он вновь появится на монетах в 317_318 гг. в той же самой серии монет[295], что и Клавдий Готский и Максимиан Геркулий. Монетные легенды именуют его optimus imperator (наилучший) и pius (благочестивый). Первый эпитет в равной степени применялся к Клавдию Готскому и Максимиану Геркулию; optimus величался и сам Константин[296]. Эпитет pius, как кажется, был связан персонально с Констанцием, так как его несколько раз применяют по отношению к этому императоры панегиристы (Pan. Lat. 7.14.4; 9.4.3). Встречаем мы его и в надписях, где Константин назван сыном «божественного Констанция Благочестивого» (AE 2011, 709; CIL V.8109; CIL IX.5987; X.6937; 6843; 6856; 6874 etc.).

Самостоятельных надписей в честь Констанция Хлора мы от времени правления его сына не имеем – это тем более примечательно на фоне наличия надписей в честь матери Константина, Елены (о которых поговорим в своем месте). Монетная чеканка 317–318 гг. становится последней массовой акцией, в которой образ Констанция был широко задействован. Далее мы встречаем его в надписях, посвященных членам семьи Константина. В качестве характерного примера приведем перевод фрагмента надписи из Рима[297] в честь Криспа, старшего сына Константина Великого:

«Флавию Валерию (sic!)[298] Криспу, знатнейшему цезарю, сыну господина нашего Константина, величайшего и непобедимого вечно августа, и внуку божественного Констанция.» (CIL VI.1133 = ILS 716).

Таким образом, Констанций Хлор занимает почетное место предка династии Константина; его появление в надписях статусно подчеркивает того члена династии, которому соответствующая надпись адресована (сам Константин, его сыновья, его мать).

Панегирик Назария, произнесенный в Риме в 321 году[299], изображает самого Константина отцом двух цезарей – Криспа и Константина-мл. Таким образом, император постепенно отходит от образа «сына своего отца» и входит в самостоятельную роль отца правящего дома. Отметим также, что применительно ко второй половине правления Константина у нас есть сведения о широкой кампании по прославлению матери Константина, Елены. На ней мы сможем сосредоточиться позже; пока отметим тот факт, что в ее честь, например, в Константинополе была воздвигнута статуя[300], существование которой надежно зафиксировано источниками. Сведений об установке статуи в честь Констанция Хлора у нас нет; не появляется он и среди исторических персонажей, которые были увековечены в скульптурных памятниках города Константинополя согласно данным PSCh. Примечательным является и тот факт, что нет сведений о том, где Констанций Хлор был похоронен – как справедливо отмечает М. Дж. Джонсон[301], известно лишь о факте его обожествления и почетного погребения. Однако ни один источник не указывает, что Константин перенес его тело в Рим или Константинополь, хотя в обоих городах устроил для себя гробницы[302] (а предназначенный для этой цели храм Св. Апостолов в Константинополе стал императорской усыпальницей). Таким образом, мы должны сделать вывод, что в эпоху единоличного правления Константина, когда легитимность его власти уже не нуждалась ни в каких обоснованиях, образ Констанция отходит на второй план. Чем это объясняется? Вряд ли будет обоснованно спекулировать на теме отношения самого Константина Великого к своему отцу. С практической точки зрения это можно объяснить тем фактом, что Константин сам стал отцом будущих императоров и сильная мужская фигура не должна была его заслонять.

Выводы к главе I. Обобщая сказанное, можно заключить, что корни династической политики Константина уходят в тетрархиальную конституцию Диоклетиана, но в том смысле, что первая явилась противоречивым ответом на кризис последней. Диоклетиан, отвечая на вызовы III века, создал императорскую коллегию, которая должна была эффективно управлять государством. В ее основу была положена идея дружбы и согласия, «гармонии взглядов». Проблему наследования Диоклетиан решил в духе императоров II века – т. е. через приобщение к власти «наилучших». Однако уже при провозглашении второго поколения тетрархов он должен был видеть утопические черты своей системы, в связи с чем в коллегию четырех императоров были привнесен родственный элемент – т. е. брак младших соправителей (цезарей) с дочерьми старших императоров (августов). Проблема, которая осталась без решения, – это родные сыновья императоров, положение которых Диоклетианом учтено не было. По сути, конституция тетрархии испытала первый удар уже в 305 году, когда выбор третьего поколения тетрархов был фактически оставлен на усмотрение Галерия. Он же первый нарушил принцип привлечения к власти «наилучших», так как одним из цезарей стал его родственник (племянник?), Максимин Даза. Еще одной серьезной проблемой внутреннего устройства тетрархии Диоклетиана выглядят амбиции Констанция Хлора, которые сознательно подавлялись в довольно жесткой форме (удержание в заложниках сына). Несмотря на выдержанность и дисциплинированность, в конечном итоге он, как можно полагать, перед самой смертью способствовал выдвижению своего сына. Рассматривая этот шаг с точки зрения тетрархиальной конституции, мы должны отметить его противоречие ей (к власти привлекался родной человек), однако первый прецедент такого нарушения был создан Галерим (через привлечение к власти племянника) и (возможно, не без давления Галерия) санкционирован самим Диоклетианом.