Другие жаловались: «Если ему можно, почему нам нельзя?»

– Спиртное запрещено в больницах.

– Да, но…

Это был бесконечный спор. Мы даже закрывали глаза на то, что жена приносила ему добавку во фляжке. Она была эффектной, очень интересной женщиной – театральной актрисой, зарабатывавшей кучу денег, – и она была слепо предана ему. Мистер Уинтертон и вправду обладал удивительным мужским обаянием, и, когда он его включал, все сестры, в том числе и я, ощущали его чары.

Однажды мне позвонила какая-то женщина с вопросом о мистере Уинтертоне. Звонящим не надо давать лишней информации, поэтому я просто сообщила, что пациент чувствует себя хорошо и что у него только что была жена.

– Я его жена, – раздалось в трубке.

Я ошарашенно замолчала.

– Да, я миссис Уинтертон. А женщина, которая только что ушла, соответственно, не его жена. Она сказала вам, кто она?

– Да.

– Короче, она не его жена. А я, представьте, жена. Как она выглядит?

Я описала ее.

– А, знаю ее. Она актриса, и очень хорошая. Кроме того, она то ли святая, то ли дурочка, уж не знаю, как точнее сказать. Она заботилась об этом ничтожестве много лет, перевозила его из одного отеля на побережье в другой. Когда полиция забирала его за пьянство или нарушение порядка, она вытаскивала его и платила штраф, а потом переселяла на другой курорт. Так что мне не пришлось решать эти проблемы.

Было не совсем понятно, что отвечать на это все. Я немного помолчала и произнесла: «Ох».

– Вы, пожалуйста, запишите мой адрес и номер телефона, чтоб дать мне знать, когда он умрет.

На этом наш разговор закончился.

Эффектную женщину, проносившую незаконный алкоголь, мы все еще называли миссис Уинтертон, но теперь я иначе смотрела на нее. Святая или дурочка? И так ли велика разница? В православии есть понятие юродивого – дурачка по земным меркам, но мудреца в глазах Бога. Может, все мы слепы и глупы в любви? Не думаю. Мне кажется, что все наоборот: тот, кто любит, премудр и потому видит в любимом то хорошее, чего не видит никто другой.

Мы не смогли остановить рост метастазов в истощенном теле мистера Робертса. От терапии было только хуже, и после трех сеансов Главный предложил прекратить ее. Он поговорил с миссис Робертс, и та ответила:

– Я знаю. На все воля Божья, недаром Господь Бог сказал нам: «Давал ли ты приказания утру и указывал ли заре место ее? Можешь ли ты сдвинуть луну с ее пути? Ты ли заставил звезды вращаться? Можешь ли ты счесть дни человеческие?» Я хорошо понимаю, о чем вы говорите. Он мой муж, отец моих детей. Я поговорю с ним. Я знаю, что он готов умереть и с благодарностью примет смерть.

Мы прекратили активное лечение и увеличили дозу болеутоляющих. Однажды она спросила:

– Всегда ли нужно облегчать боль? Правильно ли это? Я не уверена. Мы рождаемся с болью, и кто-то из нас с болью умирает – что в этом неправильного? Если в мире существуют боль и страдание, значит, зачем-то они нужны. Некоторым из нас предстоит узнать зачем.

Я ответила ей, что в своей работе мы всегда стремимся уменьшить страдания.

– Да, знаю, и тут я не уверена, что правильно и что неправильно. Поэтому решать вам.

Затем она внезапно засмеялась, к моему удивлению.

– Но кое-что я знаю точно, совершенно точно. Ему не нужна еда. Ваши помощницы приносят ему еду, пытаются накормить, а он отворачивает голову. Они опять за свое. Это какая-то глупость, как детская игра. Он не может и не хочет есть.

И она вновь усмехнулась, ее лицо даже стало веселым.

– Разве человеку нужна каша или яичница, когда он стоит у Врат Небесных? Нет-нет. Ему нужны ясный ум и чистое сердце.

Тут я засмеялась вместе с ней и сказала, что в больнице так положено: пациентов надо кормить, иногда это даже делают насильно. Ее веселье мгновенно испарилось.

– Вы не посмеете силой кормить моего мужа! – воскликнула она.

– Уверяю вас, мы не будем больше заставлять вашего мужа есть. Но, может быть, пить?

– Я даю ему воду, она вытекает изо рта. Когда сиделка пыталась его напоить, он старался проглотить, но поперхнулся. Разве ему нужна вода, сестра?

– Всем нужна вода, чтобы жить.

– Да, но он умирает, а не живет. Это совсем другое.

Я сказала, что без воды он умрет гораздо быстрее.

– А разве это важно? – простодушно спросила она.

Я была в замешательстве. Разве это важно? Я много раз задавала себе тот же вопрос, но никогда не решалась произнести его вслух. И когда это женщина его все же задала, это меня потрясло. Не слишком ли мы усердствуем, продлевая жизни наших пациентов? И зачем мы это делаем?

Я подумала и ответила:

– Я не могу позволить пациенту из моей палаты умереть от жажды. Это противоречит моему образованию, принципам и опыту.

– Да, понимаю вас, сестра, – тихо произнесла она.

– Если он не будет пить, то его почки будут производить меньше мочи, а в том небольшом количестве мочи, которое окажется в его мочевом пузыре, будет больше крови и инфекции. Ему будет тяжело.

– Я понимаю.

– Сегодня мы планировали поставить ему капельницу.

Она вскинула голову и посмотрела мне прямо в глаза:

– Нет. Не надо капельницу…

– Почему? Ваша религия запрещает это?

– Нет. Мы методисты, а не фундаменталисты. Не думаю, что это запрещено. Просто это кажется мне неправильным, неестественным, – ее лицо осветилось нежностью. – Он скоро умрет, сестра. Мой муж – хороший человек и прожил хорошую жизнь. Дайте ему умереть с миром.

Я сказала, что поговорю с врачом. Кроме того, я предупредила ее, что, поскольку мистер Робертс почти не может принимать жидкость через рот, необходимо увлажнять и чистить ему рот и горло и что сиделка покажет ей, как это делать с помощью ватных палочек и специального раствора.

После этого разговора жена не покидала его. Семья в разных составах, от восьми до двадцати человек, обитала на первом этаже, но миссис Робертс строго смотрела за количеством людей, навещавших ее мужа. Мы перевели его в одиночную палату и не стали устанавливать капельницу. Его семья тщательно следила, чтобы его рот и горло не пересыхали, а иногда он и сам делал несколько глотков воды. Молодые члены семьи помогали сиделкам менять белье на кровати и проверять, нет ли пролежней. Им так это нравилось, что они чуть не дрались друг с другом за право помогать.

Семья обеспечивала миссис Робертс едой, а мы угощали ее чаем и кофе с нашей кухни, за которые она всегда нас благодарила.

В то утро я была очень занята, она сама понесла свою пустую чашку на кухню со словами: «Вижу, вы заняты, не хотела вас беспокоить со своей чашкой» – и сама поставила ее на сушку.