Мне нужен был телефон, чтобы позвонить Миру, и ответ на простой вопрос: правда ли то, что Черенок говорил о милиции?

На улице по-прежнему никого не было. Все же это раннее утро, вечером бы кто-нибудь да прошел. Но вот из-за угла вывернулся и поехал в мою сторону белый микроавтобус. Я растерялась: бежать или просить помощи? Силы покидали меня, и продолжать бегство становилось все труднее, я уже еле волокла ноги, но вдруг это едут люди Черенка или продажные милиционеры? Тогда мне точно каюк. Надо было раньше думать, потому что, пока я рефлексировала, микроавтобус успел поравняться со мной. Вдруг я вспомнила, как выгляжу: измазанные кровью джинсы и синий свитер, лицо, наверное, все распухло и тоже в крови, ведь я не умывалась после похищения ни разу. Кстати, в руке пистолет… Но бросить его я побоялась.

Дверца микроавтобуса приоткрылась, из нее высунулся ствол чего-то покруче моего пистолета, и грубый голос скомандовал:

— Бросить оружие!

Вдруг все вокруг стало тошнотворно дрожать и расплываться, я пыталась отбросить пистолет, но он будто прилип к руке. Тогда я упала на землю вместе с ним.

Видимо, я потеряла сознание. В который же раз за последнее время? Пришла в себя, оказавшись в чьих-то сильных руках. Вокруг меня толпились люди из какого-то боевика. Они были одеты в камуфляж, затянуты портупеями и казались массивнее людей из жизни из-за бронежилетов. Я слышала голоса:

— Это точно она…

— Как она сюда попала?

— Откуда у нее оружие…

— Срочно в больницу…

— «Скорая» ждет за углом, вызовите…

— Она приходит в себя! Назовите свое имя! — Это уже относилось непосредственно ко мне.

— Лена Шахова.

— Как вы сюда попали?

— Я убила Мирзоева.

Люди из боевика загалдели, и кто-то недоверчиво засмеялся.

В больнице, куда я приехала на «Скорой», меня помыли, обработали раны и сделали рентген. Под страшным кровоподтеком на правом боку обнаружился перелом ребра. Покойник оставил о себе долгую, но недобрую память. Сейчас, среди людей, все произошедшее казалось сном, кошмаром, мороком. Это не со мной было, мне рассказали чужие приключения. Потом я получила укол чего-то успокаивающего и заснула.

Через много часов, открыв глаза и не понимая, где я и что это со мной, увидела у постели Мира. Я потянулась к нему, но было больно шевелиться. Он увидел, что я проснулась, и поцеловал меня в губы. От его близости, нежности, от самого факта его существования и присутствия я словно вышла из хрустальной башни, спустилась на землю. Вспомнила все, испугалась прошлого, перестала верить в будущее, потому что прошлое тоже когда-то было будущим и я в него верила. А главное, увидела родное лицо человека, ради которого могла бы умереть, но не умерла, а убила. В этом сумбуре чувств было еще одно, которое я не могла назвать, оно было такое черное и ранящее, что я заплакала.

— Не надо, все хорошо, все позади, — уговаривал меня Мир. Только все не было хорошо. Я продолжала плакать.

Так я потеряла свой инстинкт противостояния. С тех пор слезы текли из моих глаз постоянно. Не знаю, откуда они брались, но я теперь не плакала, только когда спала. Меня кормили таблетками, кололи успокоительными, водили к психотерапевту, Мир не отходил от меня ни на шаг. Ничего не помогало. Стоило засмотреться в окно или на экран телевизора, как изображение начинало расплываться, и соленая капля снова стекала по щеке. Стоило услышать доброе слово, увидеть, как люди проявляют простые эмоции — дружелюбие, симпатию, сочувствие ко мне или к кому-то постороннему, как перехватывало горло и я плакала, плакала, плакала…

Ночами я стояла у окна и смотрела на деревья, росшие вокруг больницы в небольшом скверике. Моя палата была на втором этаже, а каштаны за окном росли выше пятого. Глядя вверх, в глубь кроны, на голые черные ветви, я мечтала проснуться в Париже, в своей спальне и не помнить ничего.

Через пару дней начались допросы. Мир ходил со мной, без него я говорить отказалась. Он просто сидел и слушал. А я пыталась говорить, но слезы мешали мне сосредоточиться.

Следователь был совсем молодой парень. Его звали Павел Петрович, и он не мог поверить, что эта сопливая квашня застрелила преступника с двадцатилетним стажем и его охранника в придачу. Со мной в доме потому и оставались только два человека из банды, что сюрпризов не ожидалось.

Павел Петрович, почесывая затылок, снова и снова заставлял меня рассказывать, как Мирзоев ударил меня в первый раз, как во второй, почему я решилась бежать и где находилась в момент выстрела. Но, главное, как пистолет попал мне в руки. Мне предъявляли пресловутую кружку и просили повторить траекторию движения кружки к виску Черенка.

Я понимала, что Павлу Петровичу надо закрыть дело. Терпеливо повторяла рассказ, ездила на место действия, садилась на проклятую кровать, вставала, замахивалась и целилась. Потом снова начинала рыдать. Мир просил закончить на этот раз и увозил меня. После всех упражнений я уставала до полусмерти, падала на больничную койку и засыпала.

Через месяц Мир сказал, что ему надо уехать. Я должна была остаться, потому что шло следствие и не был закончен курс лечения. Этот чертов курс закончить было невозможно никак. Больная все больше походила на привидение: тощая, синевато-бледная и все время выла.

Я безропотно отпустила мужа, думая, что рядом со мной даже он может стать душевнобольным, и это при полном отсутствии у него души.

Однажды ко мне в палату (Мир заплатил за отдельную) вошел молодой следователь, Павел Петрович.

— Здравствуйте, Елена Борисовна! Вот пришел вас порадовать. Сегодня сдаю дело. Больше вас не побеспокою.

Я молчала. Честно говоря, быть полусумасшедшей довольно удобно: можно не придавать значения условностям. Паша мне надоел ужасно. О прекращении дела можно было бы проинформировать меня и по телефону — с мобильником я не расставалась даже в туалете.

— Вообще же дело необычное. Ваш муж — молодец, ничего не скрывал. Да и вы тоже. Извините еще раз за то, что измучили вас допросами. Очень уж непонятно было, как это вы Черенка замочили.

— Теперь понятно? — разлепила я губы.

— Ну да. — Он наморщил нос, усеянный рыжими веснушками. — Для отписки понятно.

— Что же вам еще? — Он все ходил вокруг да около, раздражая меня.

— Елена Борисовна, у нас на Шаболовке такие дела проходят, что просто диву даешься, до чего люди ради денег доходят. Похищают, вымогают, шантажируют. И редко кто может вот так, как вы… Я для себя понять хочу, что же в вас такое, чего у других нет?

Я подумала, что, может, он и вправду хочет знать? Рассказать? Не стоит? Что же, пусть слушает:

— Это ИП, — ответила я, понимая, что придется объяснять подробнее.

— Простите, не понял…