Бусы нашлись в ящичке комода, она машинально кинула их туда. Неприятный осадок от происшествия остался – вроде и не украла, но больше в компании Олесю никто не звал. И почти никто не удивился, когда через три года именно Кравчук, хорошо подвыпив, заявила, что виски в лимонад на той вечеринке добавила тоже она…

Виктор посмотрел на заснувшую Полину, вышел в другую комнату гостиничного номера-люкс, включил телевизор. Он так и провалился в сон, сидя в кресле с пультом в руках. Очнулся, словно от толчка, с колотящимся сердцем и болью в висках. Долго соображал, где он. За окном было темно, он бросил взгляд на светящиеся в темноте цифры на часах – одиннадцать тридцать две, почти полночь. Неясная тревога направила его в спальню. Он приоткрыл дверь – Полина лежала в той же позе на спине, но левая рука ее, ранее закинутая за голову, упала на низкую тумбочку. Он подошел, чтобы прикрыть сестру пледом, становилось прохладно, и уложить руку удобнее. Взял ее за запястье чуть выше ремешка часов и тут заметил, что циферблат весь в трещинах. «Как это она умудрилась их разбить?» – удивился он, переводя взгляд на лицо Полины. В свете ночника, что он включил, она показалась ему совсем бледной. Он дотронулся до ее щеки…

В протоколе позже так и записали: «Смерть наступила в период от одиннадцати пятнадцати до одиннадцати тридцати пяти двадцать пятого апреля две тысячи девятнадцатого года». А он точно знал время – сердце Полины остановилось ровно в тридцать две минуты двенадцатого, когда он очнулся от забытья возле потухшего экрана телевизора. И это же время показывали остановившиеся от удара о поверхность тумбочки стрелки старых маминых часов, любимых Полиной.

Макс попытался заснуть или хотя бы подремать в кресле самолета, но ему так и не удалось отключиться – рядом громко храпел Шульц, а прямо за ним в следующем ряду сидел маленький ребенок, капризы которого достали, похоже, даже мать – та выговаривала ему раздраженно, даже назвала пару раз идиотом. Семья была русской, он заметил их еще в аэропорту, малыш и там вел себя неадекватно, то кидаясь на пол в истерике, то плача навзрыд. Спокойным оставался лишь отец мальчика – Макс тогда удивился, насколько безразличен тот к выходкам ребенка.

Макс подумал, что сам он не готов иметь детей, да и возникнет ли у него желание завести потомство хоть когда-нибудь? Его вполне устраивали необременительные отношения с помощницей в галерее Марией, они жили в одной квартире уже два года, ни в чем не ущемляя интересов друг друга.

Он не понимал, зачем Шульц напросился в эту поездку в Россию. В отличие от него, свободно владеющего несколькими иностранными языками, в том числе и русским, Петер, кроме родного, изъяснялся лишь на плохом английском. Смутные подозрения, что поверенный Марты знает больше, чем говорит, подтвердила матушка, поставив, как он заметил, Шульца своими вопросами в тупик: тот отводил взгляд в сторону и нервно вздыхал. Но так ничего вразумительного ей и не ответил.

Странно, но будучи наполовину русским, Максимилиан никогда не стремился познакомиться с Россией. Возможно потому, что мама неохотно вспоминала о жизни там, рассказывая с теплотой лишь о своем балетном прошлом, о первом педагоге, волей случая оказавшейся в ее поселке. Всегда подчеркивая, что лишь благодаря ей она вырвалась из «этой дыры», как матушка называла свою малую родину, она добавляла, что дальнейшую судьбу себе построила сама. А Макс, наблюдая за ее жизнью с отцом, не мог понять, что же такого замечательного приобрела она взамен любви близких? Отец едва замечал ее, да и Макса тоже. Он не скупился, давая деньги на его образование, брал с собой в путешествия, правда, с ними ездила и няня, но никогда – мать. Макс не помнил, чтобы она выезжала куда-нибудь и одна. Однажды попытался расспросить ее о родителях, но получил ответ, что благодарить мать она может лишь за то, что та не сделала аборт, позволив родиться на свет. «Забудь, что ты русский! Ты Эрбах. Обещай, что никогда не будешь искать своих родственников в России!» – попросила она его, и Макс обещал. Да, он знал, где родилась матушка, выписал из ее свидетельства о рождении, которое как-то обнаружил забытым на письменном столе, даже посмотрел на карте в интернете, где этот поселок, но желания туда ехать не испытывал никогда.

Если бы не этот странный разговор с тетушкой после похорон отца, он не стал бы интересоваться и историей их рода. Да, льстило, что фамилия древняя и некогда значимая. Но кроме обветшалого замка, в котором жила тетя Марта, у них ничего не было. Он знал, что дед был суров с его отцом, когда тот женился на русской танцовщице без его разрешения. Знал, что они практически не общались. Да и сама тетушка не баловала вниманием брата и племянника. К его матери она относилась равнодушно, даже с легким презрением, но подарки к Рождеству и дням рождения присылала всем троим.

На похоронах отца тетушка была спокойна, ничем не выдавая горе от потери. А было ли оно, горе, подумалось ему тогда. Сам он тоже скорби не ощущал. О матери и говорить нечего – когда закрылась дверь семейного склепа, она не смогла скрыть облегченного вздоха. А он поймал неожиданно злобный взгляд, брошенный на нее тетей Мартой. Но каково было его удивление, когда позже, проходя мимо ее спальни, он услышал приглушенный дубовыми дверями плач. Он постучал, через минуту дверь приоткрылась, и тетушка пригласила его войти. Он был здесь впервые за двадцать пять лет своей жизни, поэтому замешкался у порога, осматривая помещение с интересом. Казалось, он попал в спальню жены родоначальника фон Эрбах: не было ни одного предмета мебели, ковра или светильника, которые могли бы напомнить, что на дворе двадцать первый век. «Что, ищешь компьютерный стол или телевизор?» – усмехнулась она, усаживаясь в обитое бархатом кресло и указывая ему на второе. Он не ответил. «В кабинете есть и ноутбук, и лазерная панель, ты знаешь. Правда, пользуюсь редко, предпочитаю читать книги, библиотеку, слава богу, удалось сохранить. Но интернет подключен. Дед твой последние годы, когда слег, в кровати с ноутбуком провел, все искал кого-то. Спрашивала, так и не сказал, кого. С твоим отцом как-то раз общался, просил помочь. Но тот отказал ему, знаю точно, часть разговора подслушала. Жаль, не весь! Франц вышел от него злой, даже взбешенный. И тут же уехал, – она усмехнулась. – А меня любопытство одолело, что же такое от меня отец скрывает. Послушай, Максимилиан. История нашего рода полна загадок. Я, например, так и не знаю, кто моя мать. Отец никогда не отвечал на мои вопросы о ней. Даже подлинник свидетельства о своем рождении не смогла найти в его бумагах до сих пор. Но сегодня утром обнаружила кое-что другое. Пока не могу поделиться с тобой, мне нужно проверить свои догадки. Ты – единственный настоящий наследник всего этого». Он тогда невольно проследил за круговым движением ее руки. «Но замок этот скорее обуза, чем подарок. Я даже не стала писать завещание. После моей смерти разберешься сам… А теперь слушай внимательно, Макс! Твой отец был здесь утром третьего дня, он сам попросил о встрече. Франц признался, что владеет информацией о моем рождении и о моей матери, знает даже ее имя. Он был готов назвать его, мы лишь должны были сегодня подписать соглашение о передаче замка и всего, что в нем, ему. С условием моего пожизненного проживания здесь, конечно. А вчера твой отец неожиданно скончался от сердечного приступа. Он говорил, что документов никаких нет, лишь рассказ нашего отца перед смертью», – она вдруг заплакала. «Чем я могу помочь вам, тетя Марта?» – ему стало ее жаль, хотя до конца понять, зачем ворошить прошлое, когда уже самой скоро в небытие, не мог. «Я уже сказала тебе, что кое-что обнаружила в замке, и появилась зацепка для поисков моей матери. Конечно, ее самой наверняка нет в живых, но вдруг есть родные? Мне нужно лишь время, чтобы попытаться найти их. От тебя мне требуется одно обещание – если появятся еще претенденты на наследство, ты примешь это». Он немедленно ее заверил, что с удовольствием разделит груз забот о фамильном замке с кем бы то ни было.