– Я и сказал, – ответил Маркус. – Впрочем, в бою не всегда важно численное преимущество.

– Всей душой надеюсь, что ты прав. Хотя я поставил бы десять против одного на то, что еще до конца месяца мы будем, поджав хвосты, удирать назад по этой же дороге.

– Как бы то ни было, – проговорил Маркус, принимаясь за второй сапог, – это не наша забота.

– Точно. Наша забота сейчас развалилась в повозке и вовсю старается утопить свои горести в вине.

Маркус тихо выругался.

– Адрехт?

– Адрехт. Ты видал, как сегодня вели себя его люди?

Маркус кивнул. Четвертый батальон не сумел даже собраться вместе, не то что построиться в каре.

– А где был он сам?

– Хоть убей, не знаю, но уж точно не с батальоном. Лейтенант Орта сказал, что он еще в середине дня куда-то ускакал, да так и не вернулся.

– Святые угодники! – пробормотал Маркус. – Он что же, и вправду хочет угодить под трибунал?

– В последнем нашем разговоре он был свято убежден, что все мы обречены попасть на колья искупителей, так что на трибунал ему наверняка плевать. – Мор осторожно глянул на Маркуса. – Что думаешь делать?

За этим вопросом таился другой. Покрывать Адрехта и попытаться вытащить его из передряги? Или махнуть рукой – и пускай полковник разбирается с ним сам? Маркус сильно подозревал, что мнение Мора ему уже известно. Он никогда не питал особых симпатий к непостоянному и безответственному капитану четвертого батальона.

– Что ты думаешь об этом лейтенанте… как его там? Орта?

Мор пожал плечами:

– Дело свое он, похоже, знает. Правда, ему не хватает решимости, когда нужно, хорошенько выругаться или дать хорошего пинка. Новые лейтенанты, которых дал нам твой полковник, сплошь избалованные ублюдки, и их хлебом не корми, а дай огрызнуться.

Маркус поневоле задумался: что, если и Фицу довелось столкнуться с той же проблемой и он просто предпочел об этом не докладывать? Вряд ли, решил Маркус. Фиц умел добиваться своего, при этом даже не повышая голос.

– Верно. У тебя найдется какой-нибудь особенно крикливый сержант, с которым ты был бы не прочь на время расстаться?

Мор засмеялся:

– Да полным-полно, выбирай любого.

– Отправь одного-двух к Орте и скажи ему, чтобы приступал к наведению порядка в батальоне. Если повезет, нам удастся выиграть время, чтобы побеседовать с Адрехтом.

– Что ж, думаю, так будет правильно. Вот только беседовать с ним все равно придется тебе. Меня он всегда в грош ни ставил и вряд ли сейчас зауважает ни с того ни с сего.

Маркус кивнул:

– Подожду до завтрашнего утра. Надеюсь, к тому времени он хотя бы немного протрезвеет.

– Либо протрезвеет, либо будет дрыхнуть как сурок. – Мор вздохнул. – Хорошо бы Адрехт оценил наши старания.

– Могу поспорить, что ты не дашь ему об этом забыть. Здоровяк расхохотался.

– Уж будь уверен!

По всем правилам Маркусу полагалось заснуть без задних ног. Этот бурный день совершенно истощил его силы, правда, скорее душевные, нежели физические. По пути в палатку он был способен думать только о том, как повалится на койку, но сейчас, когда его желание наконец исполнилось, сон никак не приходил. Маркус нисколько не чувствовал себя сонным – скорее даже взвинченным. Если бы сейчас кто-то хлопнул его по плечу, он бы подскочил, как ужаленный. Лежа на боку, он слышал биение собственного сердца – такое быстрое и четкое, хоть маршируй под этот ритм.

Провалявшись в таком состоянии около часа, Маркус мысленно выругался, поднялся с койки, натянул сапоги, не потрудившись их зашнуровать, и вышел наружу. Небо было полно ослепительно сверкающих звезд, и это сверкание лишь отчасти затмевал отсвет факелов и костров, которые до сих пор горели между рядами палаток. Огромный серп луны висел в западной части неба над самым горизонтом, призрачным сиянием заливая синий брезентовый лабиринт лагеря.

Вначале Маркус предполагал прогуляться, чтобы взвинченный организм угомонился и поддался сну, однако к тому времени, когда он миновал последний ряд палаток, прогулка неожиданно обрела иную цель. За границей лагеря, ярдов за двести от кустарника, протянулась линия горящих факелов, отмечая расставленные по кругу посты.

Мушкеты у часовых заряжены, а нервы в такую ночь наверняка на пределе. Маркус остановился в добрых пятидесяти ярдах от линии огней, приставил ко рту сложенные чашечкой ладони и крикнул:

– Эгей, часовой! Свои!

Факел покачнулся, подавая ответный сигнал. Маркус энергичным шагом преодолел оставшееся расстояние и оказался перед молодым солдатом, который одной рукой держал на плече мушкет, а в другой сжимал факел. В темноте все лица выглядят одинаково – бледные, с темными провалами глаз, – но по густой синеве мундира Маркус распознал новобранца. Различив на плечах Маркуса капитанские плашки, солдат вытянулся по стойке «смирно» и стал лихорадочно соображать, как отдать честь, если одна рука занята факелом, а другая – прикладом мушкета.

– Не нужно, рядовой, – сказал Маркус. – Я просто решил взглянуть на охрану. Как тебя звать?

– Рядовой Ипсар Саттон, сэр! – Солдат снова попытался козырнуть и едва не опалил себе лоб. – Пятая рота первого батальона, сэр!

– Один из моих, – заметил Маркус. – Я – капитан Д’Ивуар.

– Я знаю, сэр! – с гордостью отозвался часовой. – Я видел вас сегодня на учениях.

«Учения, – подумал Маркус. – Что ж, это можно и так назвать».

– Долго тебе еще до конца смены, рядовой Саттон?

– Три часа, сэр! – Солдат выразительно взмахнул факелом. – Пока что ничего подозрительного не обнаружено, сэр!

– Приятно знать, что нас так бдительно охраняют, – сказал Маркус. – Я бы, например, в противном случае и глаз не мог бы сомкнуть.

– Так точно, сэр! – Саттон вытянулся еще старательней. – Спасибо, сэр!

– Продолжай в том же духе. – Маркус добродушно похлопал часового по плечу и двинулся дальше, в темноту.

Он шел вдоль линии охраны, окликал часовых и с каждым обменивался парой слов. Все они были новобранцами – очевидно, эту часть внешней границы охраняли пятая и шестая роты, – и все до единого проявляли пугающую ретивость. Краткий разговор с капитаном внушал им, судя по всему, безмерное воодушевление, и к тому времени, когда Маркус повернул назад, к своей палатке, он чувствовал себя так, будто и впрямь совершил благое дело.

С ветеранами было бы иначе. Фамильярность неизбежно вызывает презрение, а за долгие годы, проведенные в лагере возле Эш-Катариона, даже рядовые привыкли относиться к офицерам с добродушной пренебрежительностью. Все могло быть по-другому, если бы Бен Варус принадлежал к тем командирам, которые воспринимают нарушение субординации как смертельное оскорбление; но он всегда был нетребователен к формальностям, а прочие офицеры брали с него пример. Расправленные плечи и молодые, светящиеся рвением лица новобранцев напомнили Маркусу о последнем годе учебы в военной академии, когда он натаскивал на Долгом Поле взводы обливающихся потом студентов младших курсов.