В кудри завивайтеся.

Если я вам не по сердцу,

Дролечка, сознайтеся.

В тот год лед на реке стал рано – когда в двух столицах, почитай, в самом разгаре меланхоличная, нудная осень. И молодого снегу за одну ночь навалило, как в иных российских уголках и за все холода не приносит. Утром пробудились, протерли сонные очи – а за окном картинка совсем другая, как будто позабытая: деревья в пушистом куржаке, кругом белым-бело.

Но вольногорцы были не в обиде, даже с точностью наоборот. Зимой в тех краях не житье, а сплошная масленица. И есть на то свои веские основания. Если лед стал рано и быстро сковал строптивицу-реку – это удача для «жерличника», так как означает, что судак будет отменно ловиться, по меньшей мере, две недели после ледостава. Если холода запаздывают, то к моменту окончательной установки льда активность судачка либо вообще прекратится, либо – в лучшем случае – вяло сойдет на нет. А посему – уж коли природа благоволит, то не трать времени попусту, не зевай, все другие дела в сторонку отложи и с утра пораньше на рыбалочку. Тех же, кто к леденистому, колючему речному ветру непривычный, милости просим в ресторан яхт-клуба – отведать фламбированной рыбки. По всему выходит, что свежий судачок – это первая выгода от ранней зимней стужи.

А во-вторых, с приходом щедрой северной зимы открывается самый скоростной путь из Нагорной Слободы на городскую набережную. И путь этот преодолевается не абы как, а на самых настоящих санках. Автобусом или на машине по объездной дороге кружить минут десять. Есть, конечно, и лестницы, но по ним и у самого натренированного, проворного пешехода уйдет с полчаса, не меньше. Была у Ивана Иноземцева шальная задумка устроить фуникулер или даже лифт в горе за городищем, но до столь героических прожектов руки пока не дошли. Поэтому зачастую и респектабельные горожане не лишали себя удовольствия скатиться с ветерком, вспомнив безудержную, счастливую молодость.

Скоростной спуск по заснеженным улицам стал для вольногорцев и дачников делом столь обыденным и привычным, что исправные саночки были припасены к зимнему сезону в каждом уважающем себя доме. Попадались дизайнерские санки, с затейливыми украсами и наворотами. Кто-то покупал что попроще, прет-а-порте. Как говорится, сообразно достатку и пониманию прелестей жизни.

Даже местные собаки, приобвыкшись с зимними причудами горожан, не сопровождали спускающихся товарищей задиристым лаем, ни за кем не гнались, а ежели паче чаяния и хватали кого за богатый меховой воротник или недобросовестно пришитый рукав, то происходило это исключительно редко – и то обоюдного удовольствия ради.

В месте спуска – недалеко от яхт-клуба – набережная была предусмотрительно перегорожена, для безопасности отчаянных горожан. Быстро миновав ее, саночки стремглав вылетали на скованную толстым прозрачным льдом реку. А там уж, не успев перевести дух, вольногорцы становились невольными пленниками магии необъятного белого пространства, сила которой многократно возрастала от порывистого пронзительного ветра, безудержно гнавшего мириады колких снежинок вдоль великой реки.

Катание на санках Николай Петрович не без основания считал занятием, не соответствующим его солидному возрасту и положению. И все же среди спускавшихся с горы морозным воскресным утром можно было увидеть и московского профессора с дочерью. Хандра Маргариты начала серьезно беспокоить Николая Петровича, и он посчитал, что свежий морозный воздух взбодрит ее, пойдет на пользу.

Скатившись с горы, пошли вдоль набережной. Морозец выдался крепкий, знатный. Скоро до бесчувствия озябли руки, потом предательский холод стал сковывать пальцы ног – в такой мороз не до фасону, надо было валенки надевать! Резко ускорив шаг, отец с дочерью, не сговариваясь, направились к ресторану яхт-клуба. У Маргариты была лишь одна мысль – поскорее согреться, а вот Николай Петрович грешным делом имел тайную мыслишку отведать знаменитого вольногорского судачка.

Более того, в ресторане яхт-клуба была исключительная калгановая настоечка. А калган-трава, к слову сказать, растеньице презанятное. Цветочек невзрачный, желтенький. Но вся сила в корешке, на котором, собственно, на севере знающие люди настоечку и готовят. На Руси калган-траву звали могущником за великую силу. Так вот, живая вода, которой был оживлен легендарный Руслан, взята была из родника, вокруг которого как раз в обилии произрастал тот самый могущник.

Ну разве человек разумный сможет устоять перед коварным искушением отведать такое чудо? Тем более тот, у кого губа далеко не дура.

Немудрено, что в ресторане яхт-клуба был аншлаг. Поэтому пришлось немного обождать, пока убирали только что освободившийся столик. По ступенькам спустились в нижний зал, расположенный в полуподвале. После слепящего зимнего солнца полумрак зала представлялся почти кромешной темнотищей, из которой неожиданно донесся негромкий и до сердечной боли знакомый Маргарите бархатисто-шоколадный баритон.

А уже в следующую долю секунды как по волшебству обострившееся зрение открыло перед ней и его обладателя. Спиной к Маргарите сидел Иван Григорьевич Иноземцев собственной персоной. Его спутницей была та самая прелестница-брюнетка с длинными волосами, которую она видела на причале яхт-клуба в сентябре. Иван Иноземцев был так увлечен приватной беседой (или, увы, спутницей), что не обратил ни малейшего внимания на появление новых посетителей. Впрочем, до Маргариты долетали лишь отдельные слова, поскольку эти двое говорили вполголоса. Подслушивание, безусловно, было ниже ее достоинства и тем более в ее планы не могло входить по определению, но укрыться от произносимых слов она ведь тоже не могла. Хотя, если честно, опять получалось немножко некрасиво.

Подруга Ивана Иноземцева, которую он называл Лизой, сидела к Маргарите лицом, а потому и голос ее был более отчетливым:

– Конечно, я не оставлю тебя. Глупый-глупый Ванечка!

Так уж вышло, что дальше Маргарита пару предложений не расслышала. Потом то ли Лиза добавила громкости своему соловьиному голосу, то ли у Маргариты повысилась острота и цепкость слуха, но до ее уха проворным шмелем долетел и следующий приторный пассаж:

– Милый мой дружочек, ты по-прежнему считаешь зазорным меня попросить о чем-то. И это после стольких лет дружбы! Тебе надо было сразу мне обо всем рассказать. К чему все эти глупые секреты!

Голос у Лизы был сладчайший, сахарный. Его ответ Маргарита не расслышала. Во-первых, Иноземцев говорил как профессиональный подпольщик на ответственном задании – при всем желании мало что разберешь. Кроме того, как раз в это время – весьма некстати – вздумал подойти официант, и Николай Петрович начал долго и нудно делать заказ, по пять раз кряду меняя свое решение: «Нет, картофель фри на гарнир не пойдет, лучше простого салату. А впрочем, нет, друг мой, давайте – гулять так гулять. Хотя, собственно, салат все-таки лучше для здоровья. В моем-то возрасте уже надо себя почаще контролировать». Такое вот мучение.

Когда они опять остались одни, Маргарита вновь услышала ее голос:

– Я выбиралась и не из таких переделок. Знай, что у тебя нет и никогда не будет более преданного друга, чем я.