накормила, со двора проводила. Как ушел, она и вздумала рубашку померить. Надела, легла да и умерла. Разбойники вернулись домой. До этого приезжали, и она к ним выбегала и ворота отворяла, а теперь встретить некому: она мёртва. Въехали разбойники на двор, да ахнули. «Ах, братцы, у нас дома нездорово. Мотри, нашей сестрицы вжѝве нет». Взошли в свою горницу: она лежит мёртва. Они сошлись, поплакали. А она не умерла, только обмерла.

Стали они думать, куда ее девать, где ее закопать. Стали гроб делать. Слили ей гроб серебряный, крышечку золотом убили; поставили превеличающих четыре столба и сделали там кроватку; положили девицу в гроб и поставили его на кроватку, будто скоронили. Сошлись в горницу. «Давайте, братцы, говорят, руки умывать, да свою сестрицу поминать, и будем сами помирать». Зарядили все ружья и убили все сами себя. Вся их жисть кончилась.

Царский сын поехал на охоту и подъехал к этому дивному дому. Дом не очень дивный, а устроена больно дивно беседка. Тем дивна, что высока и раскрашена хорошо. Смотрит и дивится он: что́ такое это? Наверх — лесенка. Он влез и видит: золотая гробница; в гробнице — красная девица. Он крышечку открыл, она лежит, как живая, и румя̀ница играет в лице. Такая лежит красавица, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать. Он вынул ее из гроба, привязал на седло и поехал с ней домой.

Приехал ночным бытом, тихонько. Устроена у него была особая спа́льна, он ее на кроватку, во спа́льну положил; спит с ней с мертвой ка́жну ночь и день на нее любуется. Так стал о ней тосковать, плакать, из липа стал пропадать, что отец с матерью стали примечать за ним, что он не весел. «Что ты, сыночек, не весел больно?» Он не сказыват. Стали за ним примечать, куды днем ходит. Все — в спальну. Спрашивают отец с матерью: «Что это ты все в спальну ходишь? Кто там у тебя?» — «Нет никого». И спальну запирать стал. Отец с матерью говорят: «Отопри нам!» Отпер он им. Посмотрели: лежит мертвая девица. Они индо обеспамятили. «Где ты ее взял?» — «В такем месте — говорит — в лесу нашел». И стали они его глупого журить: «Что ты делашь? Что ты мертвого человека жалешь? Надо его предать к земле».

Сделали ей гроб и стали ее обмывать и другу одежду надевать. Как стару одежду скинули, так она стала жива. Они ее нарядили, снова ее окрестили и с ним обвенчали. Стали они жить да быть, худо проживать, а добро наживать. Долго ли мало ли пожили, ей захотелось на родину побывать; стала она его к родным звать. Ему ехать нельзя; она стала проситься. Он отпустил, посадил ее на прохо́д [пароход] и дал ей провожатого. Ехали, ехали провожатый стал ее притеснять к худому делу, чтобы сделать сѝни минякѝ, а то давай сделаем шу̀л да гинѐ. Она не соглашалась. Пристали они на пристань; она и говорит: «Я больно до вѐтру хочу». Ушла да ушла. Ушла в лес — хвать: ее нет! Провожатый ну искать; говорит хозяину прохо̀да: «Стой! Царица пропала!» Хозяин спрашивает: «Куды же она делась?» — «Вот тут-то», говорит: «ушла до ветру».

Народу на прохо́де было несколько; пошли по лесу искать. А она нашла превеличающее дуплё и залезла в него. Много раз они мимо проходили, а не нашли. Тем и дело кончилось. Кому она на́ руки была отдана, тот обратно отправился. Приезжает к царю и сказывает, что пропала царица. Стал царь его выспрашивать: «Как это ты не видал?» — «Сказала, что до ветру пойдет и топерь там».

Как народ из лесу убрался, идет второй прохо́д. Она подала царский зна́мен; прохо́д остановился, отстегнули легку лодку и — на проход. Она и говорит: «Хозяин, доставь меня до такого-то места» (где она рождёна). Тот ее доставил. Она прибыла туды, нарядилась в мужскую одежду, остригла волоса́ по мужскому; а отец ее шибко торгует. У ее отца идет бал, что и чорт не спознал. Все пьют, гуляют, и он к ним пришел.

Они сидят, как мы с тобой, водочку попивают, дрема их одолевает. Восходит молодец: «Мир вам, гостям, на беседе!» — «Просим милости, добрый молодец!» — «Что вы сидите, водку пьете, а ничего не говорите? Должно быть, вы спать хотите? Поднесите водочки стакан, я шуточки пошучу!» Они спрашивают: «А ты чей такой?» — «А вот я из Помря̀ськина сказывальщик». — «Ах, брат, расскажи-ка нам, да хорошеньку!» — «Ну, братцы, я вам скажу сказку. Слушать да не смеяться, а кто знает — не переговаривать! Кто будет переговаривать, тому буду по плюхе давать!» Они подписку дали, что не будут, он и стал им сказку рассказывать:

«Жили два брата; у одного было два сына, у другого сын да дочь. Один брат шибко хорошо торговал, собрался раз на ярманку, а дочь дома оставил и наказывает брату: «Ну, братец, похаживай к нам да посматривай». Дядя стал похаживать и зачал девицу одолевать... «Врешь, говорит: дурак!» закричал дядя (а он тут был). Молодец подошел к нему да в ухо! Дядя промолчал, только затылок почесал. Стал молодец опять сказку сказывать: «А брат, что́ на ярманке был, этого дела не знал, прислал своего сына, чтобы у девушки деньги отобрать, а ее зарезать и сердце с печенью представить к отцу. Брат сестру пожалел, зарезал собаку и послал в Нижний, а сестру в лес отвез». Отец и говорит на это: «Неправда, молодец!» Молодец засучил кулак да и говорит: «Ну, батюшка, и тебе бы надо дать плюху, подле у̀ху, да закон не велит! Я — дочь твоя!» С отцем она тут спозналась и дочкой ему называлась.

Стали разговаривать, что́ было и как; дядю из горницы выгнали в шею. Молодец и говорит: «Спасибо тебе, братец, не заставил ты меня умирать, а заставил по вольному свету погулять. Я по вольному свету гуляла, добра себе много принимала. Поедемте, тятенька, со мной». — «А куда? Ты мо̀же серча̀ешь на меня?» — «Я, тятенька, ведь, вышла замуж за царского сына». И разказала ему все. Они сели на прохо̀д, да всей семьей и туды.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Прошло три года. Приплыли они на свое место, к царю во дворец. Муж ее сейчас узнал. «Где была, голубушка?» — «Я, милый друг, горя много приняла и злодея видала и волоса свои