можно видеть, что делается в тридевятом царстве и т. д. В нескольких вариантах сестры выражают желание выйти замуж за хлебопека или за повара или за царского слугу (Аф. 160, Худ. I, 21). Очень оригинально разработан мотив похвальбы и женитьбы в одной из записей Худякова (III; 112), где царь женится поочередно на каждой из сестер, после чего выясняет, что похвальба была обманная, и тогда уже женится на последней сестре.

Вариант Чупрова несколько отличен от других тем, что в нем нет обертывания героя в мушку или комара (что сохранено и Пушкиным); чудесные предметы, какими завлекают царя, также неоднократно встречаются в такой же редакции; в некоторых вариантах еще встречаются: молочная река, сахарные берега (Сок. 42), чудесная мельница «сама веет и пыль за сто верст мечет, возле мельницы золотой столб, на нем клетка висит и ходит по столбу кот ученый» (Аф. 159 d), свинка — золотая щетинка (См. 21, Кр. II, 36), бык, в ... песок толченый, в боку нож востреной» (Кр. I, 53). Оригинально у Худ. III, 87: «гора об гору трется и песочек точится». Замечательно, что в тексте Чупрова, так же как и у Пушкина, упоминается чудесная белка, которая «сказки сказывает — старинки поет». В большинстве текстов: кот-баюн, кот-самоговор, кот-говорун и т. д. Прекрасный образ у белозерского сказочника Гр. Медведева: «За тридевять земель, в тридесятом царстве есть диво: стоит дуб, а в этом дубу ходит кот, вверх идет — писни поет, а вниз идет — сказки сказывает». Впрочем, не исключена возможность, что этот образ вторичного происхождения и навеян пушкинскими стихами. Срв. еще в неоконченном печатанием сборнике Калинникова: «кот морской лапой морду утирает, под дубом ходит, народ зовет слушать сказки, песни распевает». Совершенно необычно — введение Чупровым мотива чудесного бегства и погони. Такое соединение более нигде не встречается.

3. Царь и Черепан. Один из распространеннейших вариантов сюжета, носящего обычно заглавие «Умные ответы» (Анд. 921, II). Наиболее близок к тексту Чупрова вариант Афанасьева (186 a и b): в первом из них царь задает боярам загадку: «кто на свете лютей и злоедливей всех». Разгадывает Горшеня (синоним Черепана): «лютей и злоедливей всего казна».

Обычно в такого типа сказках дело кончается меной социальных положений. Бедняк-крестьянин делается боярином, а тот переходит в его состояние. Трагический исход варианта Чупрова возник, вероятно, под влиянием общего характера его репертуара.

СКАЗКИ А. НОВОПОЛЬЦЕВА

АБРАМ НОВОПОЛЬЦЕВ

НОВОПОЛЬЦЕВУ принадлежит одно из первых мест в галлерее мастеров русской сказки; по количеству же и разнообразию записанных от него текстов, по богатству своего репертуара он занимает бесспорно первое место. От него записано 72 текста; некоторые из них являются только короткими рассказиками-анекдотами или легендами, но в основном, его тексты очень значительны по своему объему; вместе с тем его репертаур крайне разнообразен: здесь и волшебная сказка и сказки-новеллы, и сказки о животных, народные анекдоты и легендарные предания, местные предания и т. п.

Но облик самого Абрама Новопольцева представляется весьма неясным и даже несколько интригующим. О нем не сохранилось ровно никаких сведений. Записи его сказок были сделаны в 70-х годах прошлого века известным собирателем-фольклористом Д. Н. Садовниковым. К сожалению, собиратель скончался, не успев привести в порядок и обработать собранные им материалы. Сборник вышел в свет уже после его смерти; сведения же о самом сказочнике, которые он предполагал предпослать собранию текстов, так и остались неопубликованными и позже затерялись.

Мы знаем об А. Новопольцеве, что он крестьянин села Помряськина, Ставропольского уезда, Самарской губернии. И это все. Да сам он эскизно зачертил себя в одной из своих сказок — в сказке о «спящей девице», в которой он сочетал два сюжета: «мертвой царевны» и «оклеветанной жены». Традиционное в сюжете последней появление переодетой в мужское платье оклеветанной дочери (уже ставшей царской женой), рассказывающей свою историю и изобличающей клеветников, он передает следующим образом: «Восходет молодец: «Мир вам гостям на беседе». — «Просим милости, добрый молодец». — «Что вы сидите, водку пьете, а ничего не говорите? Должно-быть вы спать хотите? Поднесите во-точки стакан — я шуточки пошучу!» Они спрашивают: «А ты чей такой?» — «А вот я, из Помряськина сказывальщик».

В этой беглой зарисовке все же как будто можно угадать основные черты волжского мастера. Это знакомый тип сказителей-балагуров, неизменных участников «веселых бесед», любимых членов артелей, тип сказочника-увеселителя, как называют его некоторые исследователи. Его стиль вполне соответствует такому беглому построению. Сказительское мастерство Новопольцева обнаруживается не столько в психологической или социальной творческой переработке основных элементов сказки, сколько в ее внешне-формальной стороне. Основная манера его — рифмовка, которая является одним из типичнейших приемов этого балагурного стиля. Это стремление к рифмовке распространяется почти на все части его сказок, у него зарифмованы зачины, концовки, типические, сказочные формулы и даже описательные места и некоторые части диалогов. Примеры — в изобилии дает приводимая здесь сказка об Иване-Царевиче и Марье-Красе, с ее замечательными зачинами. Иногда у него даже встречаются небольшие тексты, уже почти сплошь зарифмованные, напр. «байка про тетерева».[42]

Таким образом, рифмовка является основным стилистическим приемом, как бы направляющим течение сказки по определенному руслу. Рифмовкой определяются собственные имена: «Тот же час и старичок Тарас», «Вот солдат, — его звали Лоха — видит: его дело плохо»; рифмовкой же и соответствующими ей аналогичными приемами определяются и характеристики и некоторые сюжетные положения. Э. Минц на анализе сказки о Соломоне удачно показал, как резко изменился традиционный сюжет в передаче Новопольцева. «Сыплящий прибаутками и уменьшительными словечками, кузнецов сын, Соломон мало напоминает мудрого Соломона. Также и преступная Вирсавия, изображенная Новопольцевым, выказывает скорей усмешку над беспутной бабёнкой, «забавляющейся воточкой» и «держащей пригулочку», нежели возмущение перед преступной женщиной. Так исчезает и основная традиционная тенденция — «противу злых жен».[43]

Б. М. Соколов в своей книге о русской сказке относит Новопольцева к типу сказителей-эпиков (на ряду с Ганиным, Чупровым, Семеновым); это — несомненная ошибка. У Новопольцева — явное и резкое переформирование волшебной сказки. «Серьезная» волшебная сказка, как ее дают Чупров или Семенов, в его изложения приобретает совершенно иную установку. Он вносит разнообразные «потешные элементы», среди которых первое место занимает и «потешная, балагурная рифмовка», и таким путем придает новый вид и смысл сюжету. В волшебных сказках, где развитие действия ведет к нагромождению событий и где внимание слушателей приковано к тем или иным перипетиям судьб героев, Новопольцев врывающейся потешной рифмической характеристикой или каким-нибудь другим аналогичным приемом резко меняет тон и направленность сказки.