– Можешь идти, – говорит белый.

– Нет, пусть останется, – возражает Нике. Она слабо сжимает мое запястье.

Это твой муж?

Нет, это Клаус. Мой наниматель.

Они обмениваются взглядами, и я понимаю, что она что-то ему рассказывает втайне от меня. Он фыркает, бросает на меня взгляд и уходит из комнаты.

– Мальчик, послушай меня.

– Это совет? Я в них не нуждаюсь. Я…

– Замолчи. Так ты не доживешь до старости.

Я что-то бормочу.

– Что?

– Я сказал, что не планирую доживать до старости.

– Я тоже не планировала.

– Мне не нужны ваши советы! – кричу я. – Почему все хотят сделать меня лучше? Срать я на вас хотел. Бабуля, мне жалко, что вы умираете, но я ухожу. До свидания.

– Какой же ты дурак, – говорит она.

Меня захлестывают ощущения. Нике словно проникает в меня, в мой разум, наполняя светом, жаром, звуком, ощущениями. Вот ее брак, кончившийся естественной смертью мужа. Вот она работает проституткой. Я чувствую каждое проникновение, каждое унижение, каждую насмешку. Ашево. В молодости она побывала в Америке. Диснейленд. Флорида. Давным-давно. Она знала насилие и нежность. Тысяча и один косяк, и еще тысяча. Семя, вытекающее из порванного презерватива. Аборты. Много, но ей все равно. Лица, макияж. Ночные сестры. Смерть, разрушение, разложение. Мысли, не в виде слов, но в виде кругов, дисков, пересекающихся сфер, концентрические, расходящиеся вовне. Изменчивые силуэты. Всё, полученное из утробы и растраченное к моменту смерти. Все ее боли и радости, все мои, и всё впустую. Бессмысленность ее жизни и моей жизни. Церковь. Молитва безмолвному Богу, с надеждой на ответ, но знанием в сердце, что ответа не будет. Литания, исповеди, мысленная литургия, возможность спасения. Надежда? Любовь, смех, геморрой и потеря зубов. Члены и деньги, уходящие в бесконечность. Сознание многих, открытое для нее. Для меня. Вот как это делается. Она втрахала это знание в меня, в мою голову, и я плачу. Я чувствую влагу на щеках – мои слезы, смешанные с ее кровью.

Когда все заканчивается, я сижу в одиночестве на полу комнаты. Тело Нике застыло и словно уменьшилось. Ее больше нет. Я устал и вспотел. Клаус стоит в дверях.

– Она умерла?

– Да, – говорю я, потому что больше не слышу ее мысли.

Он подходит к постели и накрывает ее тело.

– Тебе надо бы поесть, – говорит он.

– Я в порядке.

– Неправда. Ты пробыл здесь три дня.

– Что?

– Видать, передача знаний занимает много времени. Пойдем.

Он смотрит, как я ем. Я зверски проголодался и проглатываю три яйца, четыре куска хлеба и два апельсина. Остаются только косточки и кожура. Я звоню Алхаджи и говорю, что я в порядке. Когда он начинает ворчать, я вешаю трубку.

– Ты в порядке, сынок? – спрашивает Клаус.

– Да не так чтобы. Хреново мне. Она украла мою молодость.

– Это как?

– Это так, что я вижу бессмысленность своей жизни. Без конца повторяющаяся алкогольная интоксикация, одни и те же походы по клубам, танцы, знакомства с девчонками. Потрахаться. Потратить деньги. Начать по новой. Все это бессмысленно.

– С деньгами бессмысленность приятнее, вот что я скажу.

– Что?

– Мой девиз – с деньгами все приятнее. Если уж ведешь бессмысленную жизнь – веди богатую бессмысленную жизнь.

Я достаю стеклянную бутыль с орехами кешью и наклоняю ее к ладони. Это соленые орешки, я их ненавижу, поэтому отряхиваю и обдуваю их и только потом отправляю в рот.

– Чего вы от меня хотите, Клаус?

– Я говорю, что ты должен работать на меня. Или со мной. Что то же самое.

– Вы слышали, что я сейчас говорил про бессмысленность?

– Надеюсь, ты заметишь, что среди кучи вещей, о которых Нике сожалела, работа на меня не упоминалась. – Он засовывает палец в левое ухо, очищая его от серы. – Я люблю вашу страну. Здесь можно сделать столько денег. Есть нефть и газ. Население насквозь суеверно, включая интеллигенцию. Церкви и мечети оказывают огромное влияние на людей, на семьи и правительство. Тут есть террористические группировки, тут есть чиновник-параноик, который поселил личного бабалаво в здании парламента. Тут есть запрет на гомосексуализм. Китай и Россия собачатся из-за того, кому быть новыми Соединенными Штатами, и все боятся, парень. Им нужно то, чем обладаете вы. У меня есть клиенты и контакты в правительстве. Я соображаю, как можно заработать. Что скажешь?

Я беру еще орешков и говорю:

– Я подумаю над этим.

И уже знаю, что буду с ним работать.

Через несколько дней после Открытия проходит своего рода парад.

Вы о нем знаете. Вы видели фотки, и календари, и посты в Нимбусе. Уже и реконструкции есть. Исцеленные – это чудо, искалеченные – трагедия, реаниматы – кошмар, а вот перестроенные – видимо, комедия, или… что-то вроде. Банк закрыт на два часа. Именно столько парад будет шествовать мимо. Он будет медленно, весь день, идти через весь Роузуотер. Может, это выглядит и непрофессионально – закрывать банк, но это Нигерия.

Мы, служащие банка, наблюдаем сверху. Клемент подлизывается, приносит мне кофе. Не знаю почему. Дань уважения герою? Чем я так его впечатлил? Меня терзают подозрения. Бола кашляет, говорит, что из-за этого не спала всю ночь, выглядит уставшей, но находит время прошептать: «И пошлю на вас голод и лютых зверей, и обесчадят тебя».

Внизу кто-то бьет в барабаны. Не из козлиной кожи. Перевернутые пластиковые ведра. Началось. Ведущий – крылатый человек. Он втиснул крылья ястреба в разрезы на спине, и ксеноформы сгладили стыки, возможно нарастив мышцы и кровеносные сосуды, чтобы они заработали. Крылья не впечатляют, но мужчина выглядит счастливым. Я вспоминаю о грифоне, и мне на ум приходит Молара. В ксеносфере ее нет, это лишь мысль о ней.

У женщины, которая, видимо, раньше была кривоногой, колени теперь смотрят назад. Она напоминает статую Калибана или демона. Рядом ковыляет мужчина, у которого с шеи свисает огромный зоб размером с футбольный мяч. На нем шрамы – видимо, мужчина пытался его вскрыть. Он, наверное, ожидал, что зоб уменьшится, но, похоже, что ксеноформы сделали его только больше и лучше.

Вот люди со множеством лишних или сместившихся отверстий, например девушка с двумя ртами, один над другим. Характер шрамов наводит на мысль, что она пыталась изменить форму губ. Вот парень на тележке, которую тащат два подростка. Я предполагаю, что это парень. От него осталась только куча многочисленных конечностей да пучки волос то там, то здесь. Я насчитываю пять рук и три ноги, и все по непонятной причине левые. Единственный безумный глаз смотрит из нагромождения плоти посредине, истекая слезами. Не могу представить, как он в это превратился. Может, несчастный случай на производстве с участием нескольких человек.