Скрытый.

Нимбус.

Америка.

Гомосексуалист.

Честные и нечестные методы. Это война. Тайная война, существовавшая до расцвета цивилизации и усилившаяся с падением Башен-близнецов. Правила приличного общества тут не работают.

Мои вопросы расистские, гомофобские и во всех смыслах оскорбительные. Такая у меня работа. Моя настоящая работа. Я читаю мысли для правительства. Банк – это только подработка. Способ подзаработать денег, попутно отслеживая необученных диких сенситивов.

По окончании я пишу отчет на защищенном, отключенном от сети терминале. Информация сортируется по степени достоверности. Это не точное искусство. Люди часто и сами не понимают того, что думают. Они обманывают сами себя. Мне приходится все это просеивать. Мой отчет точен как минимум на шестьдесят процентов. С высокой долей вероятности двадцать процентов – правда. Остальное – случайности, которые можно отбросить.

Его зовут Толу Эледжа. Фамилия переводится с йоруба как «рыбак» или «торговец рыбой». Ему двадцать три или тридцать три, он старший из семи детей. Закончил начальную школу. Как и его отец, занимался говенным ручным трудом. Что-то случилось, не знаю что – слишком глубоко закопано, – после чего он присоединился к группировке. В этом как-то замешано огнестрельное оружие.

Пока это все, что я знаю.

Мне неинтересно. Я хочу уйти. В том, что я делаю, нет красоты. Это мерзко.

Понедельник.

Бола ловит меня в комнате отдыха.

– Я слышала, Аминат тебе глянулась. Рассказывай. Рассказывай.

Я молчу и пью чай.

– Ты улыбаешься! Ты никогда не улыбаешься.

– Что она обо мне говорит? – спрашиваю я.

Свет ламп отражается в ее глазах.

– Девочки не сплетничают.

– Просто скажи: я ей нравлюсь?

– А она тебе?

– Да.

– Хорошо.

– Ну?

– Что?

– Нравлюсь я ей?

– Она сказала, что ты производишь впечатление.

– Это хорошо?

– Может быть.

– Знаешь, я могу прочитать твои мысли. И ее мысли тоже.

– Ты еще и шутишь. Шутки. Юмор. Она, должно быть, тебе очень нравится.

– Она сказала, что ты уже была замужем.

– Была.

– Ты можешь и не говорить об этом.

– Да все нормально. Это было давно. Я была юна и прекрасна.

– Ты и сейчас прекрасна.

Она толкает меня локтем.

– Ты тот еще ухажер, когда вылезаешь из своей скорлупы.

– Был в юности, – говорю я.

– Бабник! – Она перебирает в воздухе пальцами, и я повторяю жест, касаясь кончиков ее пальцев.

– Конечно. – Теперь я ухмыляюсь, погрузившись в смутные воспоминания. – Так что твой муж?

– Его убили. Ну, я так думаю. Мы ехали на север, повидать мою сестру и ее мужа. Дорога была неблизкой. Доминик постоянно путался в картах и направлениях. Мы остановились в мелкой безымянной деревушке и провели ночь в местной гостинице. Помню, вечером мы поцапались из-за ерунды, потом легли спать обиженные. Тогда в последний раз я видела его живым. Хочу дать тебе совет, Кааро, никогда не засыпай, злясь на любимого человека. Ты никогда себе не простишь, если с ним что-то случится. Я проснулась среди ночи, повернулась и увидела, что в кровати его нет. Я позвала его, а когда он не ответил, подумала, что он все еще злится, и снова уснула. Помню, что следующее утро было особенно прекрасным, так светло было, птицы пели. Все мои поиски были напрасными, паника только росла. Деревенские вроде бы сочувствовали, но они все говорили на хауса, и помощи от них я не добилась. Его тело так и не нашли. Обнаружили только следы крови на траве почти в пятистах метрах от гостиницы. Группа крови и ДНК совпадали.

– Мне жаль, – говорю я.

– Это было давно. Мне уже не больно.

– Аминат сказала, что он ей все еще снится.

Она улыбается, но это больше похоже на гримасу. Потом склоняет голову, словно прикидывает, насколько справедливы ее мысли или то, что хочет сказать.

– Мне говорили, что это нормально – видеть во сне тех, кого теряешь. Первые шесть месяцев или около того Доминик снился мне каждую неделю. Не каждый день, но…

Йоруба говорят «o d’oju ala», когда кто-то умирает. Увидимся во сне.

– Он не старится, – говоря это, она гладит живот. Должно быть, ребенок пинается. – Он все в том же возрасте, в котором умер. Каждый раз умоляет меня остаться. Каждый раз. Говорит, что попал в ловушку и не может найти выход.

– Он знает, что умер? – спрашиваю я. – Он призрак?

– Это всего лишь повторяющийся сон, Кааро. Такое бывает. Вина, какая-то неразрешимая сексуальная херота.

Это не пустой вопрос. Призраки существуют. Я не говорю, что духи мертвых возвращаются, чтобы преследовать живых. Это чушь. Я говорю, что в ксеносфере содержатся некие устойчивые формы. Некоторые люди оставляют свои отпечатки, которые ждут, что их обнаружат. Это в основном фрагменты привычек, или личных заскоков, или фраз. Я знаю как минимум одну мертвую женщину, которая не только полностью сохранила там личность, но и однажды «овладела» живым телом. Но это не ее история.

Перерыв заканчивается.

Мы возвращаемся к файерволу и читаем Айн Рэнд. Ненавижу сраную Айн Рэнд.

«Ты когда-нибудь платил за секс?» – спрашивает Аминат.

На это сложно ответить. Хоть я и не платил за секс, на самом деле спрашивает она о том, занимался ли я сексом с проституткой, а на это намного труднее ответить.

Это секс с проституткой, когда ты не знаешь, что она работница секс-индустрии? Учитываются ли намерения?

– Нет, – говорю я. Думаю, это согласуется с подтекстом ее вопроса. – А ты?

Она смеется. У Аминат два смеха: дребезжащий, который появляется, когда она немножко нервничает, и сочный хохот, который бесконечно меня забавляет.

– Я однажды платила за приватный танец, – говорит она. – Это считается?

– Зависит от того, кончила ты или нет.

Тишина.

– Так ты кончила?

В темноте не понять, но я чувствую, что она смеется.

Я закрываю ей рот поцелуем.

После этого у меня в голове проносятся образы Молары. Все происходящее настолько странно, что я принимаюсь искать бабочку, которую она выбрала аватаром. Это африканская синекрылая бабочка, charaxys smaragdalis, темно-синий подвид. Сильные крылья, развивает скорость до шестидесяти километров в час – впечатляет как для бабочки. Тропическая бабочка из Старого Света. На радужно-голубых крыльях пятнистый узор. На задних крыльях – два отростка.