– А лошади? Вы еще ездите вместе верхом?

– Да почти нет. Молнию я продала, а нового пони так и не купила. И охота приказала долго жить: всех гончих усыпили еще в начале войны.

– Теперь, когда война кончилась, может быть, охота возобновится.

– Да, может быть.

Лавди нашла посудное полотенце и начала очень медленно перетирать тарелки и чашки, складывая их затем на стол.

– Лавди, ты счастлива?

Лавди вынула из сушилки очередную тарелку.

– Ты не знаешь, кто это сказал, что замужество – золотая птичья клетка, выставленная в саду?

– Не знаю.

– Все вольные птицы мечтают попасть в эту клетку, а те, которые сидят внутри, стремятся вырваться на свободу… Ты – вольная пташка, можешь лететь, куда захочешь.

– Нет, не могу – у меня Джесс на руках.

– А в клетку не хочешь?

– Нет.

– И ни один морячок по тебе не вздыхает? Не могу в это поверить. Не говори только, что ты все еще любишь Эдварда.

– Эдварда нет в живых уже много лет.

– Прости, я не должна была так говорить.

– Ничего страшного, он ведь был твоим братом.

Лавди вытерла еще пару тарелок.

– Мне всегда казалось, что Джереми к тебе неравнодушен.

Джудит упорно отскребала присохшие крошки теста.

– Наверно, тебе показалось.

– Вы поддерживали связь? Переписывались?

– Нет. Последний раз мы встречались с ним в начале сорок второго года в Лондоне. Как раз накануне сдачи Сингапура. Больше я его не видела и никаких известий от него не получала.

– Вы поссорились?

– Нет. Думаю, просто мы решили пойти каждый своей дорогой.

– Удивительно, почему он до сих пор не женился. Теперь ему уже, кажется, тридцать семь – почти старик. Наверно, когда он вернется, его отец уйдет на покой и Джереми возьмет на себя все фурункулы и бородавки в округе.

– К чему он всегда и стремился.

Последняя тарелка и, наконец, чайник. Джудит вытащила затычку и стала смотреть, как мыльная вода исчезает в сливном отверстии.

– Вот и все.

Она развязала передник и повесила его на крючок, потом развернулась и прислонилась спиной к краю мойки. Лавди взяла с сушилки и вытерла последнюю тарелку.

– Прости, – сказала она.

– За что? – нахмурилась Джудит.

– За мои слова насчет Эдварда. Я последнее время говорю ужасные вещи, но я это не нарочно. Придешь ко мне в Лиджи? Ты ведь так и не видела мой чудесный домик в законченном виде. Я люблю ферму, люблю животных. И Ната тоже люблю, несмотря на его несносный характер.

Она оттянула обтрепанный рукав свитера и взглянула на свои часы:

– Бог ты мой, мне надо идти. У меня на кухне все вверх дном, да еще нужно приготовить Уолтеру чай и уложить Ната…

– Не уходи, – остановила ее Джудит.

– Но мне пора, – возразила Лавди.

– Еще пять минут. Мне нужно тебе кое-что сказать.

– Ну?

– Обещаешь выслушать меня до конца, не перебивая?

– Хорошо.

Лавди уселась на стол, ссутулилась и стала болтать ногами.

– Валяй.

– Это касается Гаса.

Лавди оцепенела. В холодной, с каменным полом судомойне повисла тишина. Только гудел тихонько холодильник, и капало из одного крана. Кап, кап…

– Говори.

Джудит рассказала.

– …И тогда он сказал, что ему пора возвращаться на корабль, мы вызвали такси и простились. И он уехал. Все, конец.

Лавди сдержала слово – не перебивала, не задавала вопросов. Просто сидела и слушала, неподвижная, как изваяние. И теперь тоже ничего не сказала.

– На корабле я написала ему письмо и в Гибралтаре отправила, но он не ответил.

– Как он?

– Трудно сказать. Выглядел прекрасно, учитывая, через что ему пришлось пройти. Похудел, но он ведь и никогда толстяком не был. И вид у него был усталый, впрочем, это неудивительно.

– Почему он не дал о себе знать?!

– Я же говорю, он не мог. Отправил одно-единственное письмо, и то родителям. А они ничего не знали о вас – о тебе, Диане, полковнике. Даже если они получили его письмо, все равно не могли известить тебя.

– Я была так уверена, что он погиб.

– Я знаю, Лавди.

– Я как бы ощущала всеми фибрами души.

– Ты не должна винить себя.

– Что теперь с ним будет?

– С ним все будет в порядке. Шотландские полки необычайно дружны, это всем известно. Словно одна большая семья. Друзья его не бросят.

– Я не хочу, чтобы он сюда приезжал.

– Понимаю. По правде говоря, я не думаю, что Гас тоже пришел бы в восторг от такой идеи.

– Он верил в то, что я буду его ждать?

– Да. – Другого ответа быть не могло.

– О господи… – Под падающим с потолка холодным светом лампы лицо Лавди казалось бескровным и осунувшимся, в глазах было отсутствующее выражение.

– Мне очень жаль, Лавди.

– Это я во всем виновата, я одна.

– Мне очень неприятно, что пришлось рассказать тебе об этом.

– Он жив. Мне бы радоваться, а не сидеть тут, точно в трауре.

– И нелегко мне было сказать Гасу о тебе. О том, что ты замужем.

– Это разные вещи. Для меня это был конец чего-то, а для Гаса это начало новой жизни. По крайней мере, он не нищий, у него есть дом. Есть куда вернуться.

– А ты?

– Мне грех жаловаться. У меня есть муж, сын, ферма. Нанчерроу. Мама и папчик. Мэри. Все, чего я всегда хотела. – Она чуть помолчала, потом спросила: – Мама с папчиком знают о Гасе?

– Нет. Я хотела сначала рассказать тебе. Если хочешь, я пойду прямо сейчас и скажу им.

– Нет, я сама. Когда вы с Джесс уйдете. Так будет лучше. – Лавди опять посмотрела на часы. – А потом мне надо будет срочно бежать домой. – Она спрыгнула со стола. – Уолтер заждется чая.

– Ты в порядке?

– Да. – На миг Лавди задумалась, а потом вдруг ухмыльнулась, и Джудит увидела перед собой прежнюю Лавди – озорную, бесшабашную, своенравную девчонку. – В полном порядке.

На следующее утро, в понедельник, Диана приехала на машине в Дауэр-хаус.

После завтрака все в доме разбрелись кто куда. Сначала Анна потопала вниз по склону в роузмаллионскую начальную школу, с ранцем за плечами и с печеньем для второго завтрака в кармане. Потом укатила в Пензанс Бидди – сегодня она работала в Красном Кресте. Джесс, которая не так давно открыла для себя в саду «хижину» и сразу же влюбилась в этот очаровательный уединенный домишко, отправили прибраться там, и, вооружившись веником, щетками и тряпками, она радостно помчалась выполнять такое приятное задание.