— Ты умеешь свистеть? — спросил Маттео.

— Да.

Налетел порыв ветра, и веревка закачалась у нее под ногами. Софи зажмурилась.

— Тогда повторяй за мной.

Обхватив веревку пальцами, Софи засвистела. Это было все равно что играть на виолончели — весь мир отходил на второй план.

— Здорово, — удивленно заметил Маттео. — C'est très bien[23]. Ты не говорила, что так умеешь.

— Спасибо.

Софи засвистела снова. Это помогло ей восстановить дыхание. Она попыталась заставить горло завибрировать, как делают соловьи.

— Открой глаза.

Маттео улыбался. Она еще ни разу не видела, чтобы он улыбался так широко.

— Смотри! — сказал он.

Софи подняла глаза. Над головой Маттео летали три птицы.

— Видишь, они меня знают, — сказал Маттео. — Протяни им зерно. Выше. Рука должна быть выше плеча, иначе они попытаются усесться тебе на голову.

Сначала ей на руку села одна птица, затем вторая.

— Ох! — выдохнула Софи.

Птицы были тяжелыми, но держать их на руке было до странности приятно. Их когти царапали ей кожу.

— Привет, — шепнула она. — Bonsoir.

Веревка качнулась у нее под ногами, когда к ней на запястье села еще одна птица.

Маттео восстановил равновесие. Сквозь грязь у него на лице проглядывала чистая концентрация.

— Ты им нравишься, — сказал Маттео. — Смотри!

Софи заметила, как один голубь, хлопая крыльями, идет по ее руке к плечу. Казалось, он решил проверить ее силу.

— Не улетайте, — прошептала она птицам. Казалось, они не возражали. — Не улетайте, побудьте здесь еще.

Самая большая из птиц клевала зерна — которые, должно быть, уже пропитались потом, подумала Софи, — прямо у нее из ладони.

Маттео снова засвистел, и еще одна птица, описав круг, уселась ей прямо на голову. Затем на плечо Маттео сел красноголовый голубь, который клюнул его в шею.

— Этого я знаю, — сказал Маттео. — Его зовут Элизабет.

— Его?

— Он старый. Я познакомился с ним, когда был совсем маленьким. Тогда я еще не знал, как различать их пол, поэтому решил, что это девочка.

— Он красивый.

— Да, я знаю. Я не думал, что он прилетит. Ему не нравятся посторонние. — Элизабет перелетел с плеча Маттео на ключицу к Софи, заглянул ей в глаза и наклонил голову. — Должно быть, ему кажется, что он тебя знает.

— Может, он и правда меня знает!

— Но это ведь невозможно. Глупый Элизабет.

Элизабет похлопал крыльями по щеке Софи, но не улетел. «Быть в почете у птиц! — думала Софи. — Быть в самом центре неба!»

— Маттео! Это слишком хорошо! — Она не могла найти слов. — Это как музыка.

Софи подумала, что город оказался совсем не таким, каким она его представляла.

— Он добрее, чем ты думаешь, — прошептала она.

Ей на руку села лазоревка, и Софи сочла ее украшением. Лазоревка лучше кольца. Она клюнула ее в мочку уха.

— Он шире, чем ты думаешь.

Только через полчаса Софи позволила Маттео отвести ее на другую сторону. Уступила она лишь потому, что боялась приближения рассвета. Как только Маттео ступил на крышу и втянул ее за собой, ноги Софи задрожали. С трудом сделав три шага к центру крыши, она упала.

— Ты в порядке? — спросил Маттео. — Помощь нужна?

— Нет, сама я вроде бы в порядке, но вот с ногами беда. — Она потрогала свою голень, и мышцу тотчас свело. — Думаю, через секунду все будет в порядке. Я просто посижу здесь немного, если можно.

— Ты очень бледная. Может, поспишь? У меня есть одеяло. Вообще-то это мешок, но…

— Нет, заснуть я не смогу. Я просто посижу.

— Хорошо. Я разведу костер.

— Где? Здесь?

— Конечно, нет! Не глупи. Рядом с трубой, конечно, чтобы казалось, что дым идет из трубы. Посиди здесь. Никуда не уходи.

Через несколько минут Софи смогла встать на ноги и осмотреться. Крыша была огромной, как городская площадь, и совершенно гладкой. Софи осторожно сделала шаг. Ноги больше не подкашивались. С центра крыши поднимался дымок. Софи пошла — точнее, захромала — к нему.

Маттео сидел на корточках за трубой, подбрасывая щепки в огонь. Судя по всему, когда-то эти щепки были стулом. За плечами у Маттео снова висел мешок.

— Маттео! — Глаза Софи округлились. — Это все твое?

Она надеялась, что в темноте он не разглядит, в каком она восхищении.

— Конечно. Чье же еще?

У ног Маттео лежали аккуратно разложенные по кучкам стрелы. Возле трубы — яблоки, оловянная сковородка и чайник, несколько грубовато вырезанных деревянных ложек и стеклянные банки с орехами. Рядом стояло два мешка. Софи заглянула внутрь: в одном были листья, а в другом — кости.

— Вот, садись, — сказал Маттео и протянул ей подушку.

— Ты сам ее сделал? — Обтянутая мешковиной подушка была толстой и мягкой.

— Само собой.

— Из чего она? — Софи пощупала ее. Таких мягких подушек у них дома не водилось. — Что внутри?

— Просто голубиный… ach, пушок. Я не знаю слова.

— Пух?

— Non, не пух. Пух… он не сверху. Это такое мягкое, белое, под голубиными перьями. Понимаешь? Но перья я тоже использую, конечно. У меня все идет в дело, даже кости.

— Ты не отпускаешь их, когда ощипываешь перья?

— Отпускаю? Конечно, нет. Они ведь… мертвые. Я не ощипываю живых голубей. Это было бы ужасно сложно для меня и ужасно неловко для голубя.

— Ты их ешь?

— Да. Готовлю и ем. — Он вытащил нож и протянул его Софи. — Вот этим разрезаю. Иногда, если дождь идет, а мне есть хочется, готовку я пропускаю.

— Кости ты тоже ешь?

— Я варю из них суп.

— Вкусно получается?

— Non. Отвратительно. Как клей. Но лучше, чем ничего.

— А с перьями ты что делаешь?

Маттео был таким удивительным человеком, что Софи не удивилась бы, если бы он носил их на манер плаща. Она не удивилась бы, даже если бы он шил из них крылья.

— Смотри. Вон там. Нет, там.

Дальше на крыше, растянутое между двумя трубами, висело полотнище. Софи подбежала к нему, чтобы рассмотреть получше. Оно было сшито из множества слоев голубиных перьев. Оно казалось немного жирным, но при этом красивым. Под ним была лежанка из мешков. Софи пощупала матрас. Он был таким же мягким, как подушка.