Миг замешательства, и воздух наполнился криками. Громче всех голосил покалеченный англичанин, который откатился к своим соратникам, щедро окропляя их алыми брызгами. Вновь прогремел клич викингов — переговоры закончились, пролитая кровь отрезала путь назад. Но всех заглушал пронзительный вопль Черного Ульфа, в котором не было ни ликования, ни страха, одно лишь животное бешенство; он принадлежал не человеку, а зверю. Вонзив клинок в землю, хромой викинг с пеной на губах рванул на себе одежду; утлая ткань не выдержала ярости, и секунду спустя наготу Ульфа прикрывала лишь волчья шкура.

— Довольно! — вскричал Гарольд Гудвинсон. — Прикончить его! Убить их всех!

Английское войско двинулось вперед. Первыми шли двое молодцов, намного превосходивших старика ростом. Они расстались с жизнью одновременно, едва клинок описал в воздухе сверкающую дугу. Потом Бьорн потерял берсерка из виду — враги наступали, а викинги смыкали ряды. Юноша готовил к бою стрелы и не мог смотреть по сторонам, но вскоре услышал среди людских криков и лязга стали, как волк зашелся воем, внезапно оборвавшимся на высокой ноте — в тот самый момент, когда столкнулись щиты противников. Бьорн поднял глаза: над головами летел круглый предмет. Сначала он принял его за мех для воды и подивился, зачем бросать во врага столь безобидный снаряд, но тут же различил седые волосы, морщинистую кожу, испещренную татуировками, амулеты из звериных костей — и безумный оскал на лице Черного Ульфа.

Бьорн всегда боялся, что дрогнет, когда придет время битвы. Страх действительно царапал сердце и ворочался в груди, словно зверь в берлоге, но сейчас было не до него. Он сражался наравне со старшими, стал частью слаженной боевой машины. Ингвар и Торольф орудовали копьями, стараясь выбить щиты из рук англичан, подставить их под отцовский удар. Тогда Костолом сполна оправдывал свое прозвище. Даже Торкель мог поднять исполинский топор лишь обеими руками, так что перед ним сновал проворный Эйрик, отражая все выпады и отвлекая врага. И тут наступал черед Бьорна: едва завидев обнаженное горло под завязками шлема или беззащитную подмышку, он спускал тетиву. Одни стрелы летели мимо, другие находили цель; юноша слышал предсмертные вопли, но не успевал радоваться своей меткости — он бил без передышки. Стрелы, загодя воткнутые в землю, скоро кончились. Натиск англичан разбился о стену норвежских щитов, и противник отступил, готовясь ударить вновь. Бьорн торопливо выдернул стрелы из трупов, до которых мог дотянуться, и опустошил колчаны своих менее удачливых соратников, что лежали, уткнувшись в багровую землю. Пальцы горели и кровоточили от тетивы, но Бьорн все стрелял, Торольф с Ингваром рубили и кололи, Эйрик вертелся, отбивая град ударов, а Торкель снова и снова обрушивал топор. Вокруг росла груда тел.

Но так не могло продолжаться вечно. Враги превосходили числом, доспехи защищали их плоть от стали, а викинги могли надеяться лишь на собственную ловкость и силу. Ряды северян редели, щитоносцы гибли один за другим, и некому было встать на их место. Слева от Бьорна пало сразу трое воинов, оставив брешь в обороне.

— Торольф! — вскричал Бьорн.

Старший брат занес копье, не замечая, что к нему устремились двое англичан. У Бьорна оставалась лишь одна стрела, и первый противник упал навзничь, хватаясь за оперенное древко, внезапно проросшее в глазнице. Но его товарищ уже поднял топор в смертельном ударе — роковом для серебряной кольчуги Торольфа, которой тот так гордился.

Бьорн с воплем бросился вперед, схватил копье и всадил его в грудь врага — слишком поздно. Он рухнул на колени и обхватил ладонями голову брата, глядя, как свет жизни гаснет в его глазах.

Слезы ослепили его; казалось, он потерял и слух, потому что шум битвы внезапно стих. Боевой клич «Гримсон!» донесся словно издалека; будто сквозь туман он видел, как отец и братья обступили его и умирающего Торольфа, удерживая врага на расстоянии. Бьорн поднял голову: прямо на него мчался воин с занесенным копьем. Вот она, смерть, на сверкающем наконечнике. Сейчас Бьорн последует за братом; быть может, он заслужил место рядом с ним в Валгалле, на вечном пиру.

И тут отец загородил его, воздев над головой топор. Но Эйрик, оскользнувшись в кровавой грязи, не успел остановить англичанина, и Торкель принял на себя всю силу удара — наконечник пробил грудь и выше со спины. И когда предсмертный крик отца, этот могучий рев, заглох, истаял, захлебнулся, грохот сражения вновь ворвался в уши Бьорна, а с ним пришло озарение.

Он принимал за страх тревогу, что нарастала внутри с начала битвы. Медленно поднимаясь с колен и глядя, как противник пытается вырвать копье, застрявшее в теле Торкеля, Медвежонок понял, что ошибался. Он уже знал, что именно не давало ему покоя, когда нащупал за спиной перевязь, и ясеневая рукоятка удобно легла в ладонь; знал это, занося топор — в тот миг, когда враг наконец освободил свое оружие. А потом Бьорн опустил Клык Смерти с такой мощью, что самое толстое бревно раскололось бы пополам, и лезвие рассекло стальной шлем, как кусок масла. Вот тогда знание открылось ему во всей полноте.

Не ужас скребся в его груди — это медведь рвался наружу.

Лишь малая часть его существа осталась Бьорном. Он сорвал с себя одежду, чтобы кожей ощутить дуновение ветра и теплую кровь. Но остатки человеческого разума подсказывали, что сталь и ясень все же сильнее зубов и когтей; его враги хорошо выучат этот урок перед смертью. И где-то на краю сознания ликовал прежний Бьорн: он чувствовал себя живым, как никогда раньше. Теперь, зная, кто или что он, не жаль и умереть.

Он Бьорн Медведь — берсерк.

Но даже столь могучий воин не может сражаться в одиночку с целой армией. Сколько бы англичан он ни убивал, их место занимали другие, а викингов оставалось все меньше. Бьорн рычал и наносил сокрушительные удары, стремясь прорвать ряды неприятеля, но те лишь сдвигались под напором подкрепления. Медведь — зверь не только лютый, но и хитрый, а потому Бьорн сообразил: чтобы сражаться дальше, нужна подмога. Вместе с сородичами он отступал к речной отмели, пока их не прижали к воде. Хищник внутри все еще бесновался, но мечи и копья жалили со всех сторон, в воздухе мелькали топоры. Вот лезвие полоснуло его по ноге, другое вонзилось в руку. Кто-то метнул в него топор; получив обухом в затылок, Бьорн оступился на крутом склоне и кубарем скатился в темную реку.

Он ушел под воду с головой. Холод отрезвил его, вытеснив зверя, и в затуманенном разуме мелькнула мысль: он не один в ледяной тьме. Ощутив легкое прикосновение, а затем толчок, Бьорн оттолкнул незримый предмет здоровой рукой, но пальцы запутались в длинных волокнах, на ощупь похожих на водоросли. Тщетно пытаясь освободиться, он вынырнул на поверхность, хватая ртом воздух, — и увидел свою добычу.

Два берсерка снова встретились взглядами. Глаза Черного Ульфа по-прежнему горели неистовой зеленью, а ухмылка так и не сошла с мертвых уст.

С воплем ужаса Бьорн отшвырнул голову Ульфа. Та пару раз подскочила на волнах и медленно погрузилась в воду, широко скалясь в предсмертной усмешке. На берегу догорала неравная битва: северяне потерпели поражение. Спасаясь от беспощадных английских клинков, выжившие кидались в реку, кишевшую трупами, и отчаянно барахтались, пытаясь выплыть.