– Где фотография? – спросил Дзито, едва завидев комиссара.

На снимке была Карима с сыном.

– Дать целиком или только часть?

– Все как есть.

Николо Дзито вышел и вскоре вернулся без фотографии. Он устроился поудобнее:

– Ну давай рассказывай. Что это за история с похитителем школьных завтраков? Пиппо Рагонезе считает ее бредом, но я так не думаю.

– Николо, поверь, мне некогда.

– Нет, я тебе не верю. Только один вопрос: парнишка, который крал завтраки, – тот, что на фотографии?

Николо слишком умен. Лучше ему подыграть.

– Да, это он.

– А кто его мать?

– Она наверняка замешана в позавчерашнем убийстве в лифте. Но больше никаких вопросов. Обещаю, что как только сам во всем разберусь – ты первый об этом узнаешь.

– Может, хотя бы скажешь, как мне прокомментировать фотографию?

– Ах да. Твой голос должен дрожать от боли и волнения.

– Пробуешь себя в роли режиссера?

– Скажешь, что к тебе пришла старушка туниска и умоляла показать фотографию по телевизору. Вот уже три дня, как она не получала весточки ни о женщине, ни о ребенке. Их зовут Карима и Франсуа. Кто видел их, пусть позвонит в комиссариат, анонимность гарантируется, и так далее.

– С «так далее» я и сам как-нибудь разберусь, – сказал Николо Дзито.

Дома Ливия сразу пошла спать и взяла с собой Франсуа. Монтальбано дождался полночных новостей. Николо свое дело знал, и фотографию показывали так долго, как только могли. Когда выпуск закончился, комиссар позвонил ему, чтобы поблагодарить:

– Сделаешь мне еще одно одолжение?

– Может, тебе стоит купить абонемент? Чем могу помочь?

– Дашь завтра повтор в часовых новостях? Боюсь, сегодня мало кто это видел.

– Будет сделано.

Он отправился в спальню, извлек Франсуа из объятий Ливии, взял на руки и отнес в столовую на диван, где Ливия ему постелила. Принял душ и забрался в постель. Ливия уже спала, но почувствовала его и всем телом прильнула к нему сзади. Ей всегда нравилось заниматься этим в полудреме, на полпути между страной сна и городом яви. Но на сей раз, как только Монтальбано начал ее ласкать, она отодвинулась:

– Нет, Франсуа может проснуться.

На мгновение Монтальбано окаменел, к такому обороту семейных радостей он готов не был.

Сон как рукой сняло. По дороге домой он старался не забыть об одном деле. И вот теперь вспомнил о нем.

– Валенте? Говорит Монтальбано. Прости, что звоню в такой час, да еще домой. Мне срочно надо с тобой увидеться. Тебя устроит, если завтра около десяти я подъеду к тебе в Мазару?

– Разумеется. О чем пойдет речь?

– Это очень запутанная история. Пока у меня одни догадки. Тут замешан и застреленный тунисец.

– Бен Дхааб.

– Начать с того, что его зовут Ахмед Муса.

– Ерунда какая-то.

– В самую точку.

– Еще не факт, что тут есть какая-то связь, – заметил заместитель начальника полиции Валенте, выслушав рассказ Монтальбано.

– Если ты такого мнения, тем лучше. Займемся каждый своим делом: ты выясняй, почему тунисец жил под фальшивым именем, я буду расследовать причины убийства Лапекоры и исчезновения Каримы. Если наши дороги случайно пересекутся, притворимся, что не знаем друг друга, даже не поздороваемся. Договорились?

– Ты только не горячись!

Комиссар Анджело Томазино, тридцатилетний мужчина, похожий на банковского служащего, из тех, что трижды пересчитают пятьсот тысяч лир, прежде чем отдать их вам, решил лишний раз выслужиться перед начальством:

– К тому же это еще не факт, понимаете?

– Что не факт?

– Что Бен Дхааб – ненастоящее имя. Может, его зовут Бен Ахмед Дхааб Муса. Поди разберись в этих арабских именах.

– Ну, прошу прощения за беспокойство, – сказал Монтальбано, собираясь уходить.

От обиды кровь ударила ему в голову. Валенте все понял, недаром они столько лет были знакомы.

– По-твоему, что мы должны сделать? – спросил он без обиняков.

– Выяснить, к примеру, кто знал его здесь, в Мазаре. Как он нанялся на рыболовецкое судно. Все ли у него было в порядке с документами. Провести обыск там, где он жил. Разве тебе нужно объяснять такие вещи?

– Нет, – сказал Валенте, – но было приятно их от тебя услышать.

Он взял на столе какой-то документ и протянул Монтальбано. Это был ордер на обыск квартиры Бена Дхааба, с печатью и подписью.

– Сегодня я разбудил судью до первых петухов, – улыбнулся Валенте. – Прогуляешься со мной?

Синьора Пипиа Эрнестина, вдова Лочичеро, уточнила, что вообще-то она комнаты не сдает. Покойный оставил ей в наследство комнатку на первом этаже, прежде там была цирюльня, вернее сказать, парикмахерская. Так-то оно так, только нынче там ничего нет, иначе синьоры сами бы видели, и к чему им эта бумажка, этот ордер, какая в нем надобность? Можно было прийти и представиться, сказать: синьора Пипия, так, мол, и так, она бы и словечка поперек не сказала. Поперек говорят те, кому есть что прятать, скрывать то есть, но она – любой приличный человек в Мазаре подтвердит, если он не мерзавец и не сукин сын, что ей-то скрывать нечего. Что за человек был этот бедняга тунисец? Пусть синьоры поверят, никогда бы она не сдала комнату африканцу, ни черному, как чернила каракатицы, ни такому, которого с виду не отличишь от мазарца. Ни за что, африканцы ей не по нраву. Почему же она сдала комнату Бену Дхаабу? Он, дорогие синьоры, был не такой, как все, благородный человек, таких и в Мазаре не найдешь. Да, синьоры, он говорил по-итальянски, по крайней мере мог объясниться. Он и паспорт показывал.

– Секундочку, – прервал ее Монтальбано.

– Минуточку, – в один голос с ним сказал Валенте.

Да, синьоры, паспорт. Обычный. Там было написано так, как арабы пишут, и еще на каком-то иностранном языке. По-английски? По-французски? Поди разбери! На фотографии был он. И если синьорам угодно знать, она его зарегистрировала, как положено по закону.

– Когда точно он приехал? – спросил Валенте.

– Ровно десять дней тому назад.

И за десять дней успел оглядеться, устроиться на работу и получить пулю в лоб.

– Он говорил вам, сколько собирается здесь пробыть? – спросил Монтальбано.

– Еще дней десять. Но…

– Что но?

– Но заплатил он за месяц вперед.

– А вы как просили?

– Я попросила сразу девятьсот тысяч. Но это я так, на всякий случай, знаете, как бывает с арабами, думала, все равно даст тысяч шестьсот-семьсот. А тут я и договорить не успела, как он вынул из-за пазухи пачку денег в руку толщиной, снял зажим и отсчитал девять бумажек по сто тысяч.