распаляясь и уже почти истеря, повторял Салгалов. Он хрястнул по циферблату каблуком, – Западло не знать, сколько осталось старому! Западло носить часы на первом году службы! Западло!

Он отбивал чечетку на осколках, шестеренках, винтиках. Свалялся пыльный ремешок, откатилась куда-то крышка с гравировкой:

– Западло!

Даже Хват с Сидором с недоумением наблюдали за истерикой своего заводилы. И не замечали, как неузнаваемо меняется в лице молодой и на первый взгляд робкий Сажин.

В эту роту – комендантскую – Сашку распределили после учебки, и, хоть просился он у замначштаба майора Демченко на любую линейную заставу, навстречу ему не пошли, – умудрились впихнуть его, молодого, причем, одного-единственного, в то подразделение, которое больше всего на виду у гарнизонного начальства.

Чем уж он так в штабе приглянулся, или уж, скорее, наоборот, не угодил, – Сашка не понимал. Все офицеры, как один, едва его завидев, кричали:

"Сажин, ну и репа румяная!", "Сажин – небось деревенский?", "Морда у тебя, Сажин, – кровь с молоком!", "Всем брать пример с рядового Сажина – так и должен выглядеть образцовый солдат!" Неужто всего лишь за здоровый цвет лица ему так не повезло? Начальству так важно, чтобы караульные при штабе были крепкими и румяными?

И все всегда называли его по фамилии, Сажин да Сажин… И молодые, и старые, и офицеры, и даже женщинка из лаборатории в санчасти, коловшая новобранцев в палец.

"Имя свое там забудешь. В армии только по фамилии …" – так и предупреждал Егор Петрович внука, вытаскивая из своей памяти подробности подзабытых фронтовых будней.

Еще дед любил рассказывать, – особенно выпив на праздничных застольях, когда собиралась в их доме в Самойловке вся окрестная родня, – как его полк в войну освобождал Освенцим, и, в тысячный, милионный раз избавляясь от морока виденных им трупов , описывал всё до жестокости подробно, закатывая к потолочному брусу глаза, в которых начинала туманиться старческая синева. Егор Петрович не замечал, как дочь пихала его локтем в бок, и улыбался внутреннему калейдоскопу проскочившей жизни – не понять было, что ему представлялось в тот момент, когда он пояснял бабам, насаживающим холодец на вилки, чем крематорная топка в концлагере по своему устройству отличается от русской печи. Улыбался, а у самого дрожали кисти рук, и вилка звенела о старую эмалированную тарелку.

Последнее застолье было на седьмое ноября, на праздник, который в селе неизменно называли "Октябрьская", – за месяц до того, как внук с кружкой, ложкой и трехдневным запасом харчей отбыл к месту службы. Санёк в этот красный день календаря как раз родился. Погалдев, выпив за Сашку и его маму, гости принялись за горячее – была утка с капустой и дымились отварные картофелины с укропом.

В тот вечер Егор Петрович подарил Сашке свои командирские часы со светящимися стрелками:

– В армию возьмёшь, там пригодятся.

Когда накануне он ездил в Балашов в часовую мастерскую – чинить механизм и заказывать дарственную гравировку, его там отговаривали:

– Зачем новобранцу в армии часы – отберут ведь.

– Не отберут, с такой гравировкой старослужащие не посмеют, – довольно усмехался дед и перечитывал черненую надпись на серебристой крышечке. Выведенные строгим шрифтом буквы складывались в изящную надпись: "Молодому бойцу от деда".

– И ,правда, двусмысленно, – отметил мастер с улыбкой, можно и так понять, и эдак… Каждый дембель "дедом" себя мнит, "старым", – а тут "молодому бойцу", над дембелем свои же смеяться и начнут, если в таких часах ходить будет.

– То-то же, – хвалился дед Егор, – О, как я придумал!

Три месяца, с самого первого дня в армии, Сашка сверялся со светящимися стрелками, и были они для него той ниточкой, которая связывала с домом: у кого-то фотография любимой, еще у кого-то – мамин крестик, а у него – дедовы командирские часы.

Когда машины, пара "уралов" и шестьдесят шестой "газ", привезли пополнение прямо с поезда на вычищенный плац и туда же, на хрустящую заснеженную твердь , всех новоприбывших выгрузили из машин вместе с сумками, было еще интересно. Даже любопытно было, что же ждет саратовскую команду дальше. И, главное, что заботило многих – когда выдадут обмундирование.

– Через полчаса выдадут – сообщил сержант, который вез их в поезде, – Не спешите, надоест еще форма, мечтать будете одеться в гражданку…

"Полчаса, – подумал Сашка и глянул на часы, – Дед, слышь, через полчаса стану солдатом. Как ты и хотел."

2.

К призывному пункту Саратовского облвоенкомата подогнали заказной автобус. Он стоял в клубах вонючего бензинового дыма и ожидал пассажиров довольно долго – под задним бампером от сизых выхлопов уже потемнел асфальт и накапало радужную лужицу. Каждый из отъезжающих обязательно приводил с собой группу. В основном, это были родные: матери и бабушки, реже отцы с дедами, тетки; через раз попадались любимые девушки с непременными клятвами дождаться, и самой многочисленной группой, которая непонятно кого провожала, были молодые веселые горлопаны из числа друзей. Один из призывников, чернявый, с усиками и модной чёлкой на глаза – таких девки любят, – бренькал на гитаре песенку про путану: "Меня в афган, тебя в валютный бар…" Ребята подпевали – кто-то даже жалел, что афган кончился – не погеройствовать! Ещё обсуждали насущное: в каких краях находится таинственный посёлок Балакурти, в который отправляют их служить. Сошлись на том, что по звучанию, наверно, ближе к югу: "какой-нибудь Таджикистан, не иначе…"

Сашка провожал себя сам – дед привез его заранее и, сдав дежурному, ушел, чтоб не пропустить маршрут Саратов-Аркадак, который пролегал через Самойловку. А то пришлось бы Егору Петровичу плестись семь километров, а у него больные ноги.

Когда автобус с призывниками тронулся с места в сторону железнодорожного вокзала, сопровождавший команду капитан-пограничник собрал военные билеты, что в обмен на паспорта выдали всем на руки буквально за полчаса до отъезда, и стопкой убрал их к себе в портфель.

– Товарищ капитан, а дынями на заставе кормят? – спросил Сашка, размышляя о том, как обустроен быт на таджикских границах.

– Че-ем?

– Дынями, – вздохнул Сашка.

– Дыни в Заполярье к сожалению, не растут. А ягодным вареньем и грибами, которые вы сами соберете, сварите, засолите – кормят.

– В каком еще Заполярье? – Сажин подумал, что, может быть, не тот автобус или команда не его.

– В Мурманской области. В Алакурттинском отряде.

Вот оно что. Алакуртти– Балакурти, юг, тепло. Да, дела-а…

– А у меня даже теплых носков нет, – сказал Сашка.

– Дадут портянки, – успокоил капитан.

– Размер? Какой размер? Воин, тебя спрашивают!

– А фуражки когда?

– Сорок три.

– Товарищ прапорщик, а почему шинель без пуговиц?

– Подвяжи простынь, неча хозяйством передо мной