Однако новоиспеченная герцогиня де Лонгвиль не слышала разговора родителей. Она уже покинула гостиную, собираясь заняться устройством своих покоев в родительском доме. Изабель вышла за ней следом и отправилась развеивать свое огорчение в сад. Со сладкими мечтами о возвращении домой ее героя было покончено. Она радовалась тому, что после его матери будет первой, кто поприветствует герцога и, возможно, даже поцелует. Но нет! Герцога Энгиенского теперь, впрочем, как и всегда, будет встречать его сестра! А поскольку военная кампания надолго задержит в чужих краях герцога де Лонгвиля, Анна-Женевьева сможет проводить время с братом. Жалкий остаток этого времени Людовик будет уделять жене, потому что она беременна, так что его теперь и не увидишь. Грустно до слез!

В сентябре завершилась военная кампания в Руссильоне. Девятого сентября пал Перпиньян, через несколько дней – Сальс, что означало полную победу и окончательное завоевание провинции. И почти в то же время в Тулузе на эшафот поднялись Анри д’Эффья, граф де Сен-Мар и его друг де Ту. На другой границе кардинал Мазарини получил в свое распоряжение Седан, отданный ему герцогом Буйонским в обмен на жизнь. Мазарини оставил там управителем города маршала Фабера и вернулся в Париж к кардиналу Ришелье, здоровье которого ухудшалось на глазах. Однако герцог Энгиенский все никак не возвращался. Он отбыл в Бургундию, и туда же в скором времени отправился его отец.

Осень, которая наступала, не предвещала ничего дурного, и хорошенькие юные девушки и молодые щеголи вновь стали собираться в салоне госпожи де Рамбуйе и в особняке Конде. Балы, прогулки, если погода стояла хорошая, салонные игры, маскарады, литературные вечера сменяли друг друга. Светская жизнь вошла в привычную колею. Грустила только принцесса: она потеряла своего любовника – кардинала де Ла Валетта, хотя претендентов на его место было хоть отбавляй. Обилие поклонников принцессы ничуть не удивляло Изабель – она сама искренне восхищалась ее красотой, которая и не собиралась увядать. Шарлотта де Бурбон-Конде, приближаясь к пятидесяти годам, оставалась одной из самых красивых женщин Парижа. Даже ее ослепительной дочери не удалось отправить ее в безликую массу тех женщин, которые когда-то слыли красавицами.

Как-то утром принцесса, чувствуя себя не лучшим образом, попросила Изабель, у которой был нежный мелодичный голос, спеть для нее, сопровождая пение игрой на лютне, и та между двумя романсами отважилась спросить принцессу о ее секрете.

– Каком секрете? – с искренним удивлением поинтересовалась принцесса.

– Секрете ваших чар, вашего обаяния, которое чувствуют все, кто к вам приближается, даже если вы печальны и плохо себя чувствуете. Ваша красота неоспорима – феи, которые присутствовали при вашем рождении, были к вам щедры. Но есть и еще что-то… Что, я сама не знаю…

– На ваш вопрос нелегко ответить, малышка… Но если подумать, возможно, мой секрет в том, что я всегда любила жизнь и наслаждаюсь ею каждую секунду, даже если чувствую себя неважно, как, например, сегодня. У меня мягкая постель, мне в ней тепло и уютно, у вас прелестный голос, и музыка, которую я слушаю, кажется мне бальзамом, приносящим молодость. В такие дни, конечно, лучше не смотреться в зеркало. И вообще теперь мне надо избегать зеркал. Они могут меня сильно огорчить.

– А что вы делаете, когда сердитесь?

– Сержусь я достаточно часто из-за моего супруга, господина принца. Я даю своему гневу вылиться, пусть вспыхнет короткой вспышкой, но ни в коем случае не так, как бывало у покойной королевы Марии. Она могла изрыгать потоки проклятий на протяжении – не скажу часов – много дольше! И что толку? Никакого! Искренний гнев, если его откровенно обнаружить, утихает, и ты успокаиваешься. А если есть чувство юмора, видишь еще и комичную сторону неприятности и смеешься и над собой, и над собеседником. Подумайте хорошенько, и вы поймете, что улыбка и смех самое лучшее оружие женщины. Впрочем, мужчины тоже. Мужчина может быть некрасив, даже уродлив и в то же время невероятно привлекателен… Как, например, мой сын, герцог Энгиенский.

Изабель не ожидала такого неожиданного перехода и густо покраснела. Ее пальцы, перебиравшие струны лютни, дрогнули. Лютня издала фальшивую ноту, Изабель тут же приглушила ее, но принцесса уже знала то, что хотела узнать.

– Вот оно что, – сказала она. – И вы тоже. Но пусть это вас не смущает. Не стыдитесь этого. Вы же выросли в нашем доме, а мой сын – нет, он вошел в него как незнакомец, так что это более чем естественно. – И, внезапно вспомнив совет, который дала Людовику перед отъездом к месту военных действий, спохватилась: – А он? Он за вами ухаживает?

Изабель стала пунцовой и смотрела в сторону.

– Я… Нет… Да… Он меня поцеловал перед тем, как присоединиться к королю…

– И?

– Что «и»? – переспросила Изабель в полном смущении.

– Простите меня, я хотела узнать, что вы почувствовали? Вы были счастливы?

– О нет! Это было так грубо… Я даже представить себе не могла, что поцелуй может быть таким… Мне показалось… что меня как будто за что-то упрекают… Я почувствовала себя оскорбленной!

– Даже так? И что вы сделали?

– Я… Я дала ему пощечину, – призналась Изабель, опустив голову.

Но тут же снова вскинула ее. Принцесса смеялась. Да как! Заливисто, весело, от души.

– И правильно! – воскликнула она. – Великолепный ответ! И я искренне вам советую продолжать в том же духе, если он вздумает начать снова. Черт побери! Пусть запомнит, что так не обращаются с дамами Монморанси!

После своих энергичных слов принцесса поудобнее устроилась под одеялом и приготовилась подремать, решив непременно поговорить с наследником, когда он вернется. Она всерьез упрекала себя за дурной совет, который дала сыну, желая, чтобы он отвел всем глаза, продолжая любить Марту дю Вижан. Неудивительно, что у Изабель осталось тяжелое впечатление после грубого поцелуя. Слава богу, что зло поправимо, но Шарлотта поняла, что до непоправимого зла был один только шаг. Хорошо, что рано или поздно кто-то из влюбленных юношей, что окружают эту очаровательную девушку, заставит ее забыть об этом неприятном инци-денте.

Прошли церемонии Дня Всех Святых, а осень, похоже, решила надолго сохранить погоду, подходящую для печальных воспоминаний, траура, раскаяния и сожалений. Каждый новый день приносил с собой дождь, туман и преждевременный холод, не забывая и разнообразные хвори. Поэты страдали насморком. У госпожи де Рамбуйе поднялась температура. Все сражались со сквозняками. А скрипки, вместо того чтобы веселить танцующих, молчаливо грустили в своих футлярах. В довершение всех несчастий верховная богиня изысканного мирка, несравненная герцогиня де Лонгвиль, слегла в постель, заболев оспой. Не передать словами, в какой ужас приводила ее мысль об ужасных последствиях этой болезни, она страшилась за свою ослепительную красоту куда больше, чем за жизнь. Доктор Бурдело поместил ее в отдельные покои вместе с двумя служанками, которые раньше уже отдали дань отвратительной болезни и не боялись заболеть ею вновь. Госпожа принцесса распорядилась, чтобы все было приготовлено к отъезду из дома молодых женщин и девушек, из которых состоял ее маленький двор. Она намеревалась отправить их в Лианкур или в любой другой замок и была удивлена, что вместо суетливых сборов видит полное пренебрежение.