– И что же? Значит, Шантийи вам не возвращают?

– Нет, об этом нет и речи. Относительно господина де Сен-Мара кардинал добавляет фразу, в которой есть нечто загадочное. Он пишет, что тот питает неоправданные иллюзии, если надеется, и в самое ближайшее время может упасть с головокружительной высоты. Значит, будем ждать! Значит, сегодня не произошло ничего необычайного, и значит, сегодня мы не поедем в Шантийи…

– Господин принц, полагаю, вне себя от гнева?

– Представьте себе, что нет. Мне даже показалось, что отсрочка его порадовала. Он, конечно, надеется, что грамота с дарением будет на его имя, – прибавила принцесса, огорченно вздохнув.

– А что говорит господин герцог, если мне будет позволено этим поинтересоваться?

– Что он немедленно отправляется в поход и будет сопровождать кардинала. На этот раз он полностью согласен со своим отцом и твердо решил охранять Его Высокопреосвященство. Не хватало только, чтобы красавчик де Сен-Мар убил кардинала, потому что ходят именно такие слухи…

– Но разве мой кузен не желает смерти кардинала, чтобы получить развод?

– Если моя невестка будет ждать ребенка, развода будет трудно добиться. К тому же, хотя мой супруг и мой сын всегда ненавидели Ришелье, но одна только мысль, что его место может занять какой-нибудь придворный выскочка, приводит их в ужас. Ришелье, по крайней мере, велик. Поэтому, зная, что герцог Энгиенский призван в свиту Его Высокопреосвященства, его отец поручил ему охранять кардинала.

– В салоне госпожи де Рамбуйе говорили о том, что кардинал очень болен…

– Да, очень! Однако заговор против кардинала, во главе которого встал де Сен-Мар, ни для кого не секрет. Кроме разве что короля, который продолжает одаривать его своей дружбой и отказывается верить тому, что ему говорят о Сен-Маре! Так вы по-прежнему хотите ехать в Преси, Изабель?

Как ни молода была Изабель, она уловила в голосе своей тети, которую прекрасно знала и очень любила, нотку печали и даже как будто просьбу.

– Нет, – тут же ответила она, – ведь новость не подтвердилась. И потом, если мое присутствие и моя любовь могут вас…

– Поддержать? Не сомневайтесь в этом, дитя мое! Вы представить себе не можете, как помогают мне ваше доброе сердечко и веселый нрав!

Изабель уже готова была сказать, что весела в доме не одна она, но еще и Анна-Женевьева, но услышала печальный голос принцессы:

– Думаю, что в ближайшее время в нашем доме будет невесело жить.

– Из-за Шантийи?

– Нет, Шантийи тут ни при чем. Мой супруг скорее всего удовлетворен поворотом, который приняли события. Я имею в виду другое – отношения с нашей дочерью. Мой супруг решил выдать ее замуж. Поскольку ей уже двадцать три, я нисколько не возражала бы, если выбор был бы благоприятен, но я думаю, что Анне-Женевьеве будет трудно принять его…

– Не идет ли речь – я не помню, когда и от кого я это слышала, – о младшем сыне герцога Вандомского[18], очень юном и очень красивом герцоге де Бо-форе?

Изабель слукавила. Все новости и слухи она узнавала от Франсуа, который, не будь он дворянином, мог бы сделать карьеру в «Газетт» Теофраста Ренодо. Но источник сведений мало интересовал принцессу.

– Против этого претендента я не стала бы возражать, – вздохнула принцесса, – у него веселый нрав и отменное здоровье! Не случайно же он внук моего дорогого и оплакиваемого короля Генриха, – прибавила она и смахнула слезу со своих прекрасных глаз. – К несчастью, по линии бастардов. Но я совсем не уверена, что на этот брак согласилась бы моя дочь, потому что юный герцог далек от культуры, необразован, а она больше всего на свете ценит утонченный ум.

– Значит, избранник вашего супруга, господина принца, им обладает?

– Ни в малейшей степени! Но зато это лучшая партия Франции. В финансовом отношении, во всяком случае. И по части крови – она королевская. Речь идет о герцоге де Лонгвиле, принце Невшательском, потомке знаменитого Дюнуа – бастарда герцога Орлеанского, чья семья, кажется в 1571 году, получила достоинство принцев, идущих сразу за детьми короля.

– Один бастард или другой, не вижу разницы, – заметила Изабель, не унаследовавшая от своей матери интереса к истории Франции.

– Фамилия эта древнее на два века, и герцог носит титул «Высочество».

– Прекрасно! Кузине это понравится!

– Не думаю. Герцогу сорок семь лет, он очень нездоров и устал от жизни. К тому же он вдовец, и у него есть дочь, Мария Орлеанская, почти ровесница Анны-Женевьевы. Еще одна подробность: у герцога есть любовница, герцогиня де Монбазон, которая не собирается с ним расставаться, хотя изменяет ему с Франсуа де Бофором. Чтобы обрисовать ситуацию до конца, прибавлю, что герцог – губернатор Нормандии и подолгу живет там. Как вам все это?

– Но раз он не «утонченный ум», кузина скорее всего ему откажет и…

– Нас ждут в нашем уютном доме тяжкие дни! Вы забыли, что, пока король на войне, мой супруг и канцлер Сегье становятся его наместниками в Париже, и принц, разумеется, живет здесь с нами. Так что отец и дочь смогут обмениваться мнениями по поводу будущего брака сколько захотят. Повторяю, нам будет не до веселья! Но мне послужит утешением ваша милая улыбка и веселый нрав вашего брата Франсуа, моего дорогого пажа!

Опасаясь гнетущей атмосферы в своем доме в последние недели зимы и весной 1642 года, Шарлотта де Бурбон-Конде лишний раз подтвердила свое здравомыслие, хотя со стороны и могла казаться особой легкомысленной, знающей толк лишь в светских удовольствиях. Шарлотта заранее постаралась избавить себя от ада, который ожидал ее в собственном доме, и стала еще чаще проводить время у своей дорогой Катрин де Рамбуйе, уезжая к ней вместе с Изабель и оставляя Франсуа дома. Он был ее зоркими глазами и чуткими ушами, ее доверенным лицом и сообщал ей обо всем, что происходит в доме.

А начало тяжелым временам положил ужин первого марта. Когда принесли десерт, принц де Конде поднял кубок, наполненный его самым любимым вином Вуврэ, и с довольной улыбкой произнес:

– А теперь мы выпьем за ваше счастье, дорогая моя дочь! Пришла пора выдать вас замуж, и я отдал вашу руку тому единственному, кто был достоин ее получить.

Анна-Женевьева машинально подняла свой бокал в ответ, но тут же, даже не пригубив, поставила его обратно и холодно проговорила:

– Вот как? А мне казалось, что в свои четыре года монсеньор дофин слишком юн, чтобы просить моей руки.

Конде и секунды не потребовалось, чтобы вспыхнуть от гнева и перейти на крик.

– Дофин?! Да вы окончательно лишились разума, дочь моя! В вашем возрасте вы могли быть ему матерью! Чудная была бы пара, право слово! Черт возьми! Мне кажется, желание надеть на себя корону стало манией в этом семействе!