и он в пивной должен вести себя точно так же, как в церкви. В системе современного образования человек по-прежнему воспитывается исключительно как агент общественной системы. Это только говорится, что социальные институты, знания, техника существуют для него и способствуют безопасности и комфортабельности его жизни. Но при этом замалчивается, что и они требуют со своей стороны адекватного им человека. Так, современное образование вынуждено еще более значительно совершенствовать и ужесточать дисциплинарные практики, отчасти заимствуя риторику христианства (настоящий ученый должен жертвовать собою ради истины), отчасти разрабатывая собственные способы формирования необходимого обществу субъекта. Речь идет при этом об интенсификации не только умственных, но и телесных способностей. Помимо памяти и способности мышления развиваются усидчивость, точность, исполнительность, быстрота реакции и т. п.

Не остаются вне внимания и желания человека. Было бы большим упрощением представлять современную власть как некий репрессивный порядок, поддерживаемый исключительно обманом или насилием. На самом деле человек приучается желать именно того, что ему может дать общество. Поэтому людей не обманывают, а управляют их желаниями. В рамках этой стратегии психоанализ выступает не только как форма признания в том, чего человек даже сам о себе не знает, но и как весьма изощренная практика самих желаний. Парадокс при этом состоит в том, что психоанализ производит запретные или осуждаемые желания. Но это станет понятным, если вспомнить о зависимости греха и покаяния. Сегодня, как и в средние века, человек приучается к запретному для того, чтобы он чувствовал свое несовершенство и греховность, ибо как можно управлять человеком, если он не чувствует за собой никакой вины?

Параллельно романам воспитания, в которых философы мечтали о производстве морального и разумного индивида, в общественной жизни реально функционировали совсем другие — жестокие и репрессивные практики тюрем и лечебных заведений, сиротских и работных Домов, гетто и национальных кварталов, где содержались отбросы общества, начавшего бороться за чистоту своих рядов. Это привело к разнообразию инстанций и соответственно практик признания. Если раньше исповедь была, так сказать, индивидуальной, а покаяние — коллективной процедурой признания, то теперь дело усложняется, и человек должен доказывать, что он не еврей, не безумец, не больной и т. п. Однако в отличие от церкви, которая также практиковала доносы и инквизицию, общество вынуждено это делать, так сказать, открыто, ибо не может полагаться на божественное провидение и суд, а только на собственные силы. Фуко писал: «Мы стали обществом, в исключительной степени признающимся. Признание далеко распространило свои эффекты: в правосудие, в медицину, в педагогику, семейные отношения, в любовные связи, в самый обыденный порядок и в самые торжественные ритуалы; признаются в своих преступлениях, признаются в своих грехах, признаются в своих мыслях и в своих желаниях, признаются в своем прошлом и в своих снах, делают признания о своем детстве; признаются в своих болезнях и бедах; стараются с величайшей точностью сказать о том, о чем сказать как раз труднее всего: признаются публично и частным образом, своим родителям, своим воспитателям, своему врачу, тем, кого любят; самим себе, в радости и горе, делают признания, которые невозможно сделать никому другому, признания, из которых потом делают книги» (Там же. С. 157–158).

Психоанализ — тщательная детализация желаний и особенно тех форм, под которыми оно прячется, в которых оно сублимируется или проявляется. Чтобы понять его происхождение, недостаточно сослаться на историю психиатрии, необходимо учесть эту давнюю ориентацию европейского общества на признания. И важную роль здесь играли не только практики суда и пытки, как это отмечал Ницше, но и практики исповеди, в которых конституировался объект признания. Признаться всегда трудно, но это облегчает. Более того, признание всегда было центральным пунктом любого следствия, для завершения которого важно, чтобы преступник сознался. И дело тут, собственно, не только в том, чтобы осудить его, но и в том, что признавшийся преступник переходит в иной статус осужденного, т. е. перестает быть преступником. Это аналогично процедуре покаяния. Публично признавшийся преступник стоял на коленях у дверей храма или уходил в монастырь и таким образом как бы вписывался в жизнь общества. Фуко, конечно, абсолютизирует момент истины в признании и считает его одной из центральных игр воли к знанию. Суть дела не в любопытстве или жажде секретов. Конституирование человека как субъекта признания занимает важное место в системе порядка. Порядок осуществляется через его нарушение. Если никто не станет сопротивляться власти и нарушать ее постановления, то как ее представители могут доказать свою значимость. Поэтому необходимы постоянные нарушения порядка и одновременно система сыска, уличающая преступника. Открытие истины, вероятно, сформировалось в практиках суда и пытки. Отсюда вовсе не удивительно использование знания в целях расследования: анкетирование, тестирование, психоанализ — все это используется в интересах власти. «Обязанность признания передается теперь нам из множества различных точек; отныне она столь глубоко внедрена в нас, что мы уже больше не воспринимаем ее как действие принуждающей нас власти; напротив, нам кажется, что истина, которая располагается в самом потаенном месте нас самих, только того и требует, чтобы выйти на свет… Признание якобы освобождает… нужно иметь перевернутое представление о власти, чтобы считать, что именно о свободе говорят нам все эти голоса… этот потрясающий наказ говорить о том, что ты есть, что ты сделал, что ты помнишь и что забыл, о том, что прячешь и что прячется, о том, о чем ты не думаешь или думаешь, что ты, об этом не думаешь» (Там же. С. 159). И все-таки можно говорить скорее о некоем симбиозе знания и власти, чем об их тождестве. Несомненно также, что знание играет и эмансипирующую роль.

В своей критике психоанализа Фуко сосредоточил внимание на совершенствовании в нем техники признания. Истина и секс связываются в признании. Само признание выступает ритуалом, развертывающимся внутри отношений власти, в котором конституируются субъект и инстанция признания, призванная судить, утешать или примирять. При этом истина должна скрываться и затем вырываться с некоторым усилием, что необходимо, с одной стороны, для признания вины, а с другой — для уверенности в праве наказывать. Таким образом, признание — это такое речевое действие, которое меняет делающего заявление человека и соответственно отношение к нему со стороны власти и общества. По мере рассеяния признания во все сферы жизни, когда оно принимает формы допросов, консультаций, психоаналитических сеансов, самопризнаний и разоблачений, общество приучается к