прогресс заставляет либо выбрать «нулевой вариант», исключающий доступ развивающихся стран к современным технологиям и высокому уровню потребления, либо искать новый путь развития, уже не опирающийся на технику. Очевидно, что реально эта дилемма решается за счет перехода к ресурсосберегающим и экологически безопасным технологиям, т. е. опять-таки на основе научно-технических открытий. Раз уж технические системы существуют и мы не можем без них обходиться, нужно относиться к ним бережно и экономно, жить с ними в согласии, а не вражде.

Такая же позиция представляется и в отношении другой, постепенно осознаваемой проблемы — усиливающихся тенденций к покорению и управлению телесностью. Если в классическом обществе необходимость дисциплинарных практик, способствующих сдержанности, самоконтролю и управлению собой, не вызывала никаких сомнений, ибо альтернатива виделась в анархии, то сегодня человек настолько дорожит своей неповторимостью и свободой, что мысль о контроле над его мыслями, желаниями и действиями со стороны общества кажется недопустимой. Отсюда возникают сомнения относительно безусловной правильности стратегий воспитания, направленных на телесную дрессуру, доводящую общественные нормы до автоматического исполнения индивидом. Становится все более очевидным, что наиболее опасные личности как раз являются наиболее рациональными, расчетливыми, точными и последовательными. Кроме того, достижение общественных стандартов поведения дается весьма дорого, а вытесненные желания находят обходные пути. Отсюда невероятно высокий процент психических заболеваний в современных высокоразвитых странах. Большинство наших строгих общественных норм на самом деле — порождение не каких-то высоких абсолютных ценностей, а банальных преступлений, совершаемых доведенными до отчаяния или больными людьми. Получается парадокс: те, на кого направлены наши жесткие репрессивные правила, не могут или не хотят выполнять их, а те, кто их соблюдают, фактически не совершают ничего предосудительного. Можно возразить: они не совершают преступлений потому, что соблюдают моральные заповеди. Однако это не так: во-первых, законы не всегда согласуются с моралью, а во-вторых, сдержанное поведение может опираться не на общие формальные нормы, а на правильное понимание конкретной ситуации, в которой иногда приходится действовать сообразно обстоятельствам и не всегда в соответствии с моральным кодексом. Более того, абстрактные мораль и право не только не сдерживают напор влечений, а иногда настолько интенсифицируют их, что индивид не совершает преступления исключительно из-за страха сурового наказания. Взаимная игра преступления и наказания приводит к их интенсификации. Уже христианство столкнулось с тем, что чем больше подвижники укрощали свою плоть, тем сильнее мучились они от неудовлетворенных желаний. Так называемые преступные желания неверно расценивать как нечто природное или греховное, на самом деле они являются культурно и социально обусловленными. Эта обусловленность двоякая: во-первых, они генетически связаны с запретами, во-вторых, они необходимы для существования исторически сложившихся морально-юридических институтов.

Собственно, уже в христианстве была осознана связь закона и преступления и предлагался выход из этого замкнутого круга на основе духовных практик прощения и покаяния. Только любовь может спасти мир. Душевная близость, сострадание и прощение сегодня уже утрачены в развитых странах, остро переживающих дефицит соучастия. И если в Европе это компенсируется разного рода благотворительными организациями, то у нас, кажется, делается ставка на возрождение христианских практик спасения. Однако при этом не учитывается, что сострадание было вторичным продуктом трансцендирования страдания. Сегодня трудно поверить, что люди смогут добровольно пойти по этому пути.

Но какой же могла бы стать тогда исповедь? Кто и в чем мог бы тогда исповедоваться? Во-первых, отказ от большого текста означал бы отказ от амбиций большого морального, ответственного автора, олицетворяющего «совесть всего человечества». Исповеди сообщались бы не великими святыми или грешниками, а самыми умеренными людьми, которые вполне владеют собою и контролируют свое поведение. Они сообщали бы нам, как в тех или иных условиях человек может оставаться человеком. При этом речь шла бы не о «вечном», а о земном человеке, который ведет себя дома и на работе, на кафедре и за обеденным столом совершенно по-разному и все-таки разумно и достойно. За кафедрой он не занимается самообнажением или разоблачением других, а за столом не напивается как свинья. Во-вторых, содержание и структура исповеди не апеллировали бы к неким абсолютным нормам, а опять-таки к неким конкретным правилам поведения, позволяющим не только сдерживать и контролировать свои желания, но и давать им выход в такой форме, которая бы не оскорбляла окружающих и не вызывала сожаления у самого себя. Исповедь была бы наставлением в практиках делания самого себя.

3. Живое и мертвое

Существует целый ряд фундаментальных понятий и представлений, которые характеризуют метрику повседневной жизни, однако они еще мало интересуют современную философию, ориентированную прежде всего на культурно-рафинированные формы символизации бытия. Философская рефлексия обслуживает научно-техническую и социально-политическую практику, способствует преодолению устаревших стереотипов сознания и стимулирует усилия общественности, направленные на эмансипацию. Вместе с тем давно замечено, что философия обходит стороной, может быть, самые важные темы человеческой жизни и даже считает смысложизненные проблемы неправильно сформулированными, бессмысленными и потому неразрешимыми. Сегодня философы как бы махнули рукой на экзистенциальные драмы, и люди, озабоченные проблемами жизни и смерти, любви и ненависти, добра и зла, не получают от них стоящего совета. Да и что можно в таких случаях посоветовать? Если, например, кто-то неизлечимо болен или безнадежно влюблен, то объяснения, разумеется, ему не помогут. Между тем античные философы практиковали искусство жизни, включающее специфические наставления учителя ученику, которые не отсылали к общим моральным нормам, а учитывали время, место и ситуацию действия. Их можно охарактеризовать как передачу личного опыта управления собой, как духовные практики управления своими желаниями, помогающие выживанию в мире, полном соблазнов. Старинное искусство жизни — наставления, поучения и утешения, — от которого отказалась философия, ныне подхвачено отчасти научными специалистами, отчасти шарлатанами, беззастенчиво раздающими рекомендации, касающиеся способов стать счастливым. Конечно, нельзя отрицать прагматического или психотерапевтического эффекта такого рода рекомендаций, но трудно воздержаться от критики оснований и стратегических ориентации, на которых они строятся. Во всякой культуре складывается слой достоверностей, определяющих