— И все же я не понимаю, — негромко заметила Вера Андреевна, — как вы могли не заметить убийцу, когда он принялся тащить труп за ноги. Ведь получается, что он стоял совсем близко от вас.

— Должно быть, он привязал к ногам веревку и тянул за нее. Другого объяснения у меня нет.

— Ах, веревку, значит, — пробормотала графиня Вильде и задумалась.

— Вы мне верите? — не утерпел Михаил.

— Почему бы и нет?

— Я понимаю, вы должны презирать меня, — горячо заговорил писатель. — Я смалодушествовал, я повел себя недостойно. Надо было сразу же рассказать, в чем дело, и дать знать полиции.

— Которая, возможно, обвинила бы в убийстве вас, — усмехнулась Вера Андреевна.

— Меня? — Михаил распрямился. — Почему меня? Я почти не знал убитую…

— А они скажут, что знали. Вы для них удобный обвиняемый — иностранец, без связей и больших денег. Если преступник так ловок, как вы его описываете, до появления полиции он бы успел сбежать. А вы бы остались.

— Но ведь это нелепо, — промолвил Михаил после паузы. — Я ведь все время был на виду… до того, как пошел искать Фифи.

— Да, но только вам известно, что цветочница была уже мертва, когда вы ее увидели. Ловкий полицейский может придумать дюжину объяснений того, как вы свернули в мрачную чащу, чтобы совершить преступление, и представит дело таким образом, что вы нарочно пришли в Лихтенталевскую аллею с компанией, чтобы обеспечить себе алиби.

— Но… как же вы не понимаете, госпожа графиня…

— Мы сейчас не обо мне говорим, Михаил Петрович, а о полицейских. Бог знает что им может взбрести в голову… Но довольно о них. Расскажите-ка мне лучше о цветочнице. Все, что вам о ней известно.

— Боюсь, тут я не смогу быть вам полезен, Вера Андреевна. Я ровным счетом ничего не знаю об этой девушке. — Графиня недоверчиво приподняла брови, и волей-неволей Михаилу пришлось продолжить: — Она продавала цветы возле кафе Вебера. Кажется, ее звали Софи — я однажды слышал, как к ней обращался Тихменёв.

— А откуда Платон Афанасьевич знает, как ее зовут?

— Я не знаю. Он иногда покупал у нее цветы, наверное, она ему сказала свое имя.

— Сколько ей было лет?

— Думаю, около двадцати.

— Хорошенькая?

Михаил недоверчиво посмотрел на свою собеседницу. «Уж не ведет ли она к тому, что Тихменёв мог закрутить роман с цветочницей и убил ее, потому что… Неужели я ошибся и Вера Андреевна вовсе не умна?»

— Довольно милая, но обыкновенная, — сказал он вслух, отвечая на вопрос собеседницы. — Но большинство мужчин сочли бы ее хорошенькой.

— Ах, вот как!

— Я не знаю, что мне делать, — признался Михаил в порыве откровенности, решив не обращать внимания на двусмысленный тон собеседницы. — Чем больше я думаю о случившемся, тем ужаснее себя чувствую. Я не позвал на помощь, не помог поймать преступника — значит, я все равно что соучастник…

— Не говорите глупостей, — поморщилась графиня. И что-то было в ее тоне такое, что Михаил опомнился и понял, что с соучастником он все же переборщил.

— Вы правы в том отношении, что раз имело место убийство, им должна заниматься полиция, — заговорила Вера Андреевна после паузы. — Думаю, мне удастся сделать так, чтобы вы рассказали им о том, что видели, и не пострадали от своего рассказа. Однако есть некоторые обстоятельства… — Она усмехнулась. — Скажем так: имело место небольшое недоразумение, и великая герцогиня Луиза сейчас не расположена меня видеть. Подождите… ну скажем, два-три дня. Возможно, все разрешится еще быстрее, и когда обстановка будет благоприятной, я расскажу ей о вас. Она даст указание кому следует, к вам пришлют полицейского, и вы повторите ему то же, что говорили мне.

Великая герцогиня Баденская была внучкой российского императора Павла, но сейчас на Михаила не произвел впечатления уровень, на котором будет решаться его проблема. Он подумал, что графиня Вильде должна сильно переживать из-за того, что ее сон, в котором она видела умирающего императора Максимилиана, вызвал размолвку между ней и герцогиней. Вероятно, Вера Андреевна чувствует себя обделенной; возможно, она даже всерьез страдает, хоть и пытается не показывать виду. Раньше Михаил счел бы подобные страдания несусветной глупостью, но теперь он готов был ощутить даже нечто вроде сочувствия.

— Вы очень добры, госпожа графиня, — проговорил он, волнуясь.

— О, только не говорите никому об этом, — отмахнулась Вера Андреевна. — Я столько усилий потратила на то, чтобы в свете меня считали бездушной женщиной, вы испортите мне всю репутацию.

Она пообещала Михаилу сообщить, когда дело примет благоприятный оборот, и писатель откланялся. Вызвав горничную, графиня велела ей убрать газеты и чайную чашку, после чего поднялась к себе. Странное происшествие, о котором ей только что рассказали, занимало ее, но только так, как, к примеру, опытного математика может увлечь необычно поставленная задача, решение которой не должно занять много времени. Куда важнее был сон, вызвавший неудовольствие герцогини Луизы, — точнее, рассказ о нем, потому что обычно Вера Андреевна оставляла свои сны при себе и никому о них не говорила. О причинах, побудивших ее изменить своей привычке, мы расскажем особо в следующей главе.

Несколько дней тому назад графиня Вильде задержалась в гостях и вернулась домой позднее, чем обычно. Поднявшись на второй этаж виллы, на котором находилась ее спальня, Вера Андреевна сразу же увидела, что в будуаре горит слабый свет. Тут, пожалуй, самое время было вызвать кого-нибудь из слуг и поручить им проверить, в чем дело, но графиня поступила иначе. Из своей безобидной дамской сумочки фиолетового бархата она извлекла небольшую, но довольно толстую трубку, после чего взмахнула рукой. Из трубки вылетели лезвия, последовательно сложившиеся в оружие, напоминающее клинок хорошо заточенной рапиры. Бросив сумочку на ближайший столик, графиня правой рукой поудобнее перехватила свое странное оружие, а левой тихонько открыла дверь, ведущую в будуар.

В уютной комнатке, обитой светлым шелком с бледными узорами, с белой мебелью в стиле Людовика XVI сидел чужак. Он без всяких церемоний расположился за бюро хозяйки, на которое поставил свечу, тарелку с маслом, полкаравая хлеба, баночку с вареньем и бутылку внушающего доверие вида. По жадности, с которой незнакомец намазывал хлеб маслом и вареньем, проглатывал очередной кусок и запивал его вином прямо из горла, непрошеного гостя можно было признать за бродягу, хотя больше всего, по правде говоря, он походил на пирата. Дочерна загоревший, темноволосый и ладно скроенный, он мог, пожалуй, произвести впечатление на какую-нибудь не слишком наблюдательную женщину, и она бы даже сочла его красивым; но достаточно было хорошенько всмотреться в его светлые глаза, чтобы потерять всякую охоту с ним общаться. Такое выражение глаз — холодное, оценивающее и вместе с тем немного шальное — бывает только у очень опасных людей, с которыми лучше не связываться. Незнакомец, сидящий за столом, не внушал ровным счетом никакого доверия, и не удивительно, что графиня Вильде, остановившись в дверях, разглядывала его без всякой приязни.