— В чем дело? — спросила она.

— Имение, — коротко ответил граф. — На нем накопились долги.

— Много?

— Почти шесть тысяч рублей. — Он посмотрел на жену и улыбнулся. — Ну же, где ваша любимая фраза «меня это не удивляет», и дальше что-нибудь про образ жизни моих родственников?

Вера задумчиво смотрела на мужа.

— Марья Алексеевна Хилкова недоумевает, — негромко проговорила она, — отчего я вам не изменяю. По правде говоря, иногда я тоже… недоумеваю.

В комнате воцарилось молчание.

— Кажется, свеча догорает, — буркнул граф. Вера едва заметно кивнула в сторону небольшого комода.

— Запасные свечи в правом верхнем ящике, — сказала она.

Граф Вильде поднялся с места и стал возиться, выдвигая ящик, задвигая его и зажигая новую свечу.

— Надеюсь, княгиня все же не слишком вам докучает, — проговорил он, тщательнее, чем обычно, выбирая слова. — Вы часто видите герцогиню Луизу?

— Не так часто, как мне хотелось бы.

— В таком случае вы можете произвести на нее впечатление. Расскажите ей, что вам приснилось, будто Максимилиана расстреляли. Герцогиня расстроится, несколько дней не пожелает вас видеть, а потом, когда ваш сон подтвердится, она загорится любопытством и вызовет вас. Дальше, Вера Андреевна, все зависит уже только от вас, но вы наверняка сумеете повернуть дело так, чтобы заинтригованная герцогиня выделила вас из всех, кто ее окружает. Немного такта, немного хитрости — и она вскоре станет делиться с вами тем, чем не делится больше ни с кем.

Графиня вздохнула.

— Мне надоел Баден, — сказала она, — и еще больше надоело изображать сплетницу. Надоело казаться остроумной и стараться привлечь к себе людей, которых в других обстоятельствах я бы даже не пустила на порог.

— Однако это лучший способ собирать сведения, которые в один прекрасный день могут очень даже пригодиться. Согласен, большая часть сплетен — редкостная чушь, но даже среди чуши попадается важная информация. И я даже не сомневаюсь, что, сидя в скучном Бадене, вы успели узнать много такого, что может представлять интерес.

— Возможно, — ответила Вера Андреевна, поводя плечами. — Например, я узнала, что некий Платон Афанасьевич Тихменёв дружен с Герценом.

— Тихменёв? Это редактор какой-то печатной помойки, которая по недоразумению именуется журналом?

— Quel langage[47], — с укором промолвила Вера.

— Простите, я слишком много времени провел в море. Оно не церемонится с людьми, и люди не церемонятся друг с другом… — Граф вздохнул, растирая рукой лоб. — С чего вы взяли, что Тихменёв и Герцен — друзья?

— Платон Афанасьевич недавно встречался с ним в Венеции. Своего собеседника в Бадене редактор уверял, что видел Герцена всего несколько минут, и тут же привел множество подробностей его жизни, которые за такое время попросту не узнаешь. Конечно, там была вовсе не одна встреча, а судя по степени откровенности, Тихменёв куда ближе к Герцену, чем пытается представить.

— Herzen est politiquement mort[48], — спокойно промолвил граф, глядя на колеблющееся пламя свечи. — Нас он больше не интересует. Пусть бранится с другими эмигрантами, отвлекая их внимание, для этого он вполне сгодится. — Он взял с бюро одно из писем, которое уже прочитал, и снова просмотрел текст. — Что еще любопытного вы можете мне сообщить?

— Натали Меркулова в Бадене — приехала сюда, чтобы встретиться с дочерью от князя Вязмитинова, которую воспитали родственники. Впрочем, кажется, это совсем не по вашей части, — язвительно добавила Вера.

— А вы ее по-прежнему ненавидите?

— Натали? С чего бы?

— Вы же девочкой были влюблены в ее брата. Он казался вам рыцарем, идеалом и не знаю кем еще.

— Не сомневаюсь, что вы были о нем совершенно иного мнения.

— Да, Вера Андреевна. Я не считаю умными людей, которые соглашаются стать пешками в чужой игре.

— А вы? Какой фигурой в вашей игре являетесь вы? Ведь вас же тоже могут убить в любой момент.

— И географическое общество сразу же найдет мне замену. — Судя по всему, по части язвительности муж мог дать жене сто очков вперед. — Тут, очевидно, я должен произнести длинный монолог, чтобы разъяснить вам, что погибнуть из-за прихоти сестры и погибнуть, защищая отечество, — разные вещи, но раз уж вам нравится думать иначе…

Вера нахмурилась, покусывая нижнюю губу.

— Вы будете писать ответы на письма? — спросила она, указывая на груду разрозненных листков на бюро.

— Постараюсь, — ответил граф. — Если успею, потому что завтра я уезжаю.

— Могу я узнать, куда?

Ее собеседник сделал неопределенный жест.

— В Париж, как я полагаю, — мрачно заметила Вера Андреевна. — Вероятно, с точки зрения географии он представляет большой интерес.

— О, география вообще чрезвычайно интересная наука, — вежливо отозвался ее собеседник. — Но ее часто недооценивают.

Затем разговор перешел на другие предметы, не имеющие к географии никакого отношения, и ближе к утру муж и жена разошлись.

Рассказав графине Вильде о трупе, который он видел в Лихтенталевской аллее, Михаил отправился к Назарьевым, у которых премило провел время, поскольку Настенька была на месте, а Дубровин куда-то отлучился. На следующий день, однако, писатель почувствовал нечто вроде угрызений совести. Он обещал Тихменёву сходить к Гончарову, чьи именины пропустил, и до сих пор не выполнил своего обещания. Конечно, он мог оправдывать себя тем, что был занят, но внезапно Михаил с кристальной ясностью понял, что не хочет идти к Ивану Александровичу. Он был почти уверен, что встретит недружелюбный прием, что Гончаров отнесется к нему свысока, как к мелкому, незначительному литератору. Почему-то Михаил уже загодя чувствовал себя задетым. Недавняя выходка княгини Хилковой, которая выставила его из своего экипажа, не так обидела его, как возможное презрение со стороны коллеги по ремеслу. В конце концов, княгиня была стара, полна сословных предрассудков и совершенно чужда ему, а Гончаров, пусть и действительный статский советник, был свой, писатель, которым он восхищался.

«Может быть, его не окажется у себя, — сообразил Михаил, шагая по дороге, ведущей в Баден. — Тогда я оставлю ему пару любезных слов на визитной карточке и просто поднимусь к Назарьевым, которые живут в той же гостинице».

Жизнь так устроена, что если бы Авилов рвался встретиться с Гончаровым, того почти наверняка не оказалось бы на месте; но раз уж писатель в глубине души хотел как раз обратного, нет ничего удивительного в том, что Иван Александрович оказался у себя. Судя по всему, Гончаров пребывал в хорошем расположении духа, потому что Михаил не заметил в его обхождении тех черт, которых опасался. Иван Александрович был настолько любезен, что даже предложил посетителю одну из своих сигар, а они у Гончарова всегда были первоклассные. Михаил признался, что не курит, но благодарит за предложение. Больше всего ему хотелось сейчас говорить о литературе; как и многие начинающие авторы, он полагал, что писательское ремесло таит в себе некие секреты, которые могут раскрыть только опытные коллеги, если, конечно, захотят. Чтобы задобрить собеседника, Михаил рассказал, что первой книгой собеседника, которая ему попалась, был «Фрегат «Паллада», после которого он прочитал и остальные книги Ивана Александровича. Гончаров, казалось, выслушал его не без удовольствия, извинился, что не читал «Дом на улице Дворянской», и прибавил, что он вообще мало сейчас читает, в особенности — незнакомых ему писателей. Его собеседник, дивясь самому себе, бойко ответил, что эта вещичка вряд ли заслуживает внимания мэтра, потому что автор только недавно начал публиковаться и, конечно, ему многому предстоит научиться. Гончаров оживился и заметил, что учиться можно за счет читателя, публикуя незрелые вещи, но уместнее все же доводить написанное до совершенства и только потом печатать. Вообще разборчивость писателю совсем не вредит, особенно когда дело касается творчества.