— А графиня Вильде часто у вас бывает?

— Нет, я бы не сказала. Наверное, с Глафирой Васильевной и Петром Николаевичем ей скучно, а Меркуловы не слишком ей рады. То есть Наталья Денисовна не рада, — поправилась Анастасия. — И Григорий Александрович тоже не жалует графиню, он говорит, что она пустая женщина. Наверное, мне не следует так о ней говорить, — спохватилась девушка, — ведь она ваша знакомая…

Михаил заверил Анастасию, что он не настолько дружен с графиней, чтобы принимать близко к сердцу отзывы о ней. По правде говоря, его интересовало совсем другое, и, немного погодя, он спросил, часто ли его собеседница видит Григория Александровича.

Да, он бывает у Меркуловых, впрочем, не то чтобы часто; но они регулярно встречают его возле казино, до или после игры, и он всегда подходит поздороваться, если только его не сопровождает эта особа.

— Она ужасно ему досаждает, — прибавила Анастасия, — то обещает уехать, то грозит самоубийством, то требует, чтобы он знакомил ее со своими друзьями. Она прекрасно знает, что Григорий Александрович не станет ей потакать, потому что она не из тех женщин, которых представляют знакомым.

— А-а, — протянул Михаил. — То-то мне показалось странным, что тогда, возле Старого замка, он отвернулся и сделал вид, что нас не заметил…

— Конечно, это было не слишком учтиво, — отозвалась Анастасия, — но с ним была она, и вводить ее в общество было бы еще неучтивее. Вера Андреевна кое-что слышала о ней и пересказала нам: ее зовут вовсе не Диана, а Франсуаза, и ее мать была прачкой. Сейчас у нее порядочное состояние — я не о матери, конечно, мать давно умерла. Графиня Вильде уверяет, что с ее деньгами мадемуазель Диана вполне может купить себе «какое-нибудь ничтожество с титулом», и она только ради этого в свое время и приехала в Баден. Но тут ей повстречался Осоргин, и все ее планы пошли прахом.

— Я поверить не могу, — сказал Михаил после паузы, — что графиня обсуждала все это с вами.

Анастасия покраснела и бросила на него исподлобья быстрый взгляд.

— О, конечно, она говорила не со мной, а с Глафирой Васильевной, но я прекрасно все слышала. И потом, я думаю, всегда лучше знать, чем не знать, с кем имеешь дело. В конце концов, «Даму с камелиями» читали все…

А она изменилась, внезапно понял Михаил. Приемных родителей теперь называла только по имени и отчеству, свободно судила об окружающих ее людях и даже внешне производила гораздо более выгодное впечатление. (Он так и не заметил, что прическа Анастасии явно была сделана у хорошего парикмахера, что ее бледно-розовое платье с кринолином и шлейфом стоило во много раз дороже ее предыдущих нарядов и что, наконец, бархатная сумочка, на которую она время от времени любовно поглядывала, тоже появилась совсем недавно.)

— Между книгами и действительностью есть большая разница, — промолвил он вслух, чтобы поддержать разговор.

— Разумеется, — ответила Анастасия с улыбкой, — у героини книги хватило деликатности, чтобы умереть.

Михаилу стало немного не по себе: он узнал манеру выражения Веры Вильде. «Еще не хватало, чтобы Анастасия подпала под ее влияние… И почему она столько говорит о какой-то заурядной девке? Неужели Григорий Осоргин ей все-таки небезразличен?»

Он задумался, как бы ему поточнее выведать, что его собеседница думает об игроке, но тут явился Петр Николаевич, и беседу пришлось отложить на потом. На прощание Назарьев пригласил Михаила нанести им визит как-нибудь вечером и прибавил, что они будут рады его видеть.

— Непременно приходите! — добавила Анастасия.

Михаил воспрянул духом. Он услышал в этих словах нечто большее, чем формальную вежливость; он понял, что ему будут рады, — точнее, Анастасия будет рада, потому что мнению остальных он не придавал никакого значения. Тут ему захотелось есть, и, так как он не мог себе позволить роскошествовать в веберовской кофейне, он отправился на рынок, где купил клубники за совершенно смешные деньги и принялся тут же поедать ее, чувствуя себя как в детстве. На второе после клубники пошли две груши. «Кофе я уже выпил, — мысленно развеселился Михаил, — так что получается полноценный обед». Он ушел с рынка, но не успел сделать и полсотни шагов, как нос к носу столкнулся с княгиней Хилковой, которая выходила из лавки с выставленными в витрине дамскими шляпками и надписью, сулящей самый что ни на есть парижский шик. Княгиня вцепилась в Михаила как клещ и излила ему досаду на то, что в Бадене нигде нельзя найти приличных шляпок.

— Я не думаю, Марья Алексеевна, что вам стоит переживать по этому поводу, — заметил Михаил учтиво и вместе с тем дерзко, — в конце концов, on voit le soleil à ses rayons[44].

Он и сам не понимал, откуда тут взялось солнце и зачем вообще надо было о нем упоминать, но княгиня решила, что ей хотят толсто польстить, и развеселилась. Она настояла, чтобы Михаил сел к ней в коляску, и принялась забрасывать его словами. Марья Алексеевна была уверена, что писатель — свой человек у Меркуловых, и жаждала узнать, насколько хватит терпения у генерала и вызовет ли он наконец Осоргина на дуэль.

— Но ведь Осоргин живет с особой, которая называет себя мадемуазель Дианой, — заметил писатель. Хилкова закудахтала от восторга.

— Разумеется, и играет роль ширмы, но кого сейчас этим обманешь? Натали шлет Осоргину записочки, ее горничную постоянно видят у него на квартире, и не зря она так настаивает на том, чтобы перебраться на отдельную виллу. В гостинице вас наблюдают десятки, а то и сотни глаз. Вилла — совсем другое дело… Кстати, вы хорошо знаете дочь Натали? Ту, которую называют мадемуазель Назарьевой? Графиня Вильде первая догадалась, кто она на самом деле. Все дело в имени — Анастасией звали мать Натали. Вера Андреевна такая женщина — ни одной детали не упустит. Жаль, что ее муж — совершенный негодяй и полное ничтожество… Впрочем, с ее приданым она вряд ли могла рассчитывать на что-то лучшее. — И княгиня Хилкова победно поглядела на своего собеседника.

Михаила всегда поражало, как радуется женщина, сказав какую-нибудь гадость о другой женщине, пусть даже своей лучшей знакомой.

— Я ничего не знаю о семье графини, — промолвил он довольно сухо. Но его собеседница приняла это как приглашение к рассказу и пустилась в подробное перечисление предков и родных Веры Андреевны. По словам княгини выходило, что Вера не могла похвастаться ничем, кроме довольно громкой фамилии, к которой принадлежала, и что ее отец слыл в обществе совершенно никчемным существом.

— Девушки из таких семей, — увлеченно продолжала княгиня, — часто выходят за le premier venu[45], и она не стала исключением. О, разумеется, она чересчур горда, чтобы говорить об этом, но что это за семья, где муж месяцами пропадает то в море, то в кругосветных путешествиях? Право, я не стала бы ее осуждать, если бы она в отсутствие мужа увлеклась кем-нибудь. — Хилкова хихикнула. — Но она, похоже, из тех женщин, которые при всем своем уме не понимают, что молодость однажды имеет свойство заканчиваться. Впрочем, строго между нами, не так уж она и умна — недавно она ужасно перепугала великую герцогиню Луизу, сказав, что ей приснилось, будто император Максимилиан убит. Герцогиня расстроилась, а Вера Андреевна добавила, что во сне она видела, будто императора расстреляли. Какая глупость — видеть такие сны. Даже не знаю, что глупее — видеть их или рассказывать о них направо и налево. Возможно, это семейное — ее отец тоже был в некоторых вопросах напрочь лишен такта. Когда один мой родственник женился в шестьдесят пять лет, Андрей Иванович пробурчал, что его будущей вдове черный очень к лицу, и оказался совершенно, совершенно не прав, потому что жена родственника умерла раньше своего мужа…