Из алебастровой бледности гэбист стремительно перетекал в кумачовый цвет своего обличия. Может и не придется гасить ветерана. Тьфу ты, черт! Какие только глупости в голову не лезут! Нет, не хватит его на мое задержание. По виду, так еще самую малость и он сам от своих переживаний перекинется. Это же как надо мозгами закаменеть, чтобы до такого маразма дойти?! Своих граждан обобрать до сатиновых трусов. Ни медицины им, ни колбасы. Зато всей Африке и Ближнему Востоку в неограниченном количестве автоматы Калашникова, танки и самолеты. И всё это на халяву! А, чтобы излечиться от смертельной болячки и выжить, надо в статусе предателя родины в чужую страну эмигрировать. И никак иначе! Если ты, конечно, не член Политбюро и не его потомство.

— Ну чего ты, генерал, на меня глаза выкатил?! — я не разуваясь прошел к буфету и достал оттуда недопитую бутылку "Двина", — Врага во мне увидел? Так я даже спорить с тобой не буду! Не друг ты мне! И вся ваша шобла гебешная ни разу мне не друзья! Это сейчас вы все штирлицы без страха и упрёка! А чуть позже, так вы же со своими горячими сердцами и чистыми руками всю родину по заграничным оффшорам растащите! Птенцы польского Феликса, твою мать! — скривился я лицом, еле сдерживаясь, чтобы не харкнуть на пол.

— Ты чего мелешь, придурок?! — дёрнулся, оживая и приподнимаясь над стулом, генерал лубянских войск, — Какие еще на хер оффшоры?! Причем тут штирлицы и какую мы родину растащим?!

Я махнул на него рукой и выдернув из бутылки пробку, разлил коньяк по немытым чашкам с остатками чая. Одну сразу опрокинул себе в рот и, как самый последний мудак, проглотил, даже не почувствовав послевкусья.

— Если сдать меня хочешь, то слово тебе даю, что никуда не убегу! — прямо глядя в глаза Дубровину, заявил я, — Пусть только Пана с Борисычем перейдут пограничный контроль и улетят! Признаний писать не буду, но всё, что докажете, то моё будет. А, что не скроюсь, это я тебе обещаю! Могу даже честное комсомольское дать! — ухмыльнулся я, оскалясь не хуже хозяйского пса.

Дубровину, видно, надоело любоваться моими злыми глазами и он поднял со стола вторую чашку. Его кадык два раза дернулся, перемещая коньяк в организм, а въедливые глаза опять уставились мне в переносицу. Вытерев тыльной стороной ладони губы, он подался вперед.

— Ты где столько золота взял? — равнодушие и невозмутимость исчезли словно коньяк из обеих чашек. Вот только что было и уже нет.

— У тех, кто Софью убил, у них и взял, — честно ответил я, — А с какой целью интересуетесь, Григорий Кузьмич? — с нескрываемым сожалением покрутил я в руках пустую бутылку. — если что, то для восемьдесят восьмой оно без разницы! Там по-любому стенка. При таком-то количестве драгметалла!

Проследив за моими манипуляциями с пустой стеклотарой и будто бы не слыша моего спича, чекист встал и принес из холодильника початую бутылку "Посольской". Поставив ее передо мной на стол, он уселся и снова принялся разыгрывать безучастность. Однако, школа! Быстро взял себя в руки товарищ генерал. Даром, что в шерстяных носках, а иногда ещё и в калошах! Для того и к холодильнику отходил, наверное. Чтобы невозмутимостью лицо подретушировать.

Решив истолковать позитивное изменение натюрморта на столе, как приглашение к продолжению банкета, я снова разлил по полтиннику в те же чашки.

— Я знаком с материалами того дела по вашему мясокомбинату, — Дубровин задумчиво крутил в руке черепушку с водкой, — Там есть всё, всё, кроме убийц Сонюшки, — он влил в себя напиток и опять вытер губы рукой. Машинально.

Если он в этих мелочах перестал себя контролировать, значит, какая-то искренность в его поведении все же присутствует. Если, конечно, он таким образом не пытается меня в этом убедить. С другой стороны, кто я такой, чтобы ему играть со мной в такие игрушки. Он немецкую контрразведку за нос водил, и в госбезопасности все послевоенные годы тоже не сидел сиднем, раз до генерала дослужился. А кто я?! Я для него всего лишь сопливый летёха из провинциального райотдела. Нет, не играет он сейчас! Нужды просто в этом не видит.

— Померли они. Все трое померли! — я подумал и все же налил еще по столько же в чашки из бутылки.

— Не ври! Нет там в деле ничего про еще чьи-то смерти! — настойчиво давил на меня комитетчик Дубровин, — Я внимательно смотрел!

С учетом смертельной восемьдесят восьмой, три жмура из числа бандитов, убивших Софью, для меня уже были малосущественным дополнительным обременением. Тем более, что я совершенно точно видел, как болезненно переживает ее смерть мой лампасный собутыльник.

— В деле нет, а по факту есть! — я выпил водку и закусил пятаком подсохшей колбасы с тарелки. — Казнил я их! А золото это, — кивнул я в сторону лестницы на второй этаж, — Золото это я у их старшего забрал.

— Как вывозить собираетесь? — морщась и массируя левую сторону груди, задал очередной нехороший вопрос Дубровин.

Отвечать я не стал. Демонстративно откинувшись на спинку стула, повернулся к сидящей сбоку собаке и положил ей ладонь на холку. Хозяин пса на этот раз смолчал.

— Ведь вы попадетесь на таможенном посту! Думаешь, там идиоты?! — генерал достал из нагрудного кармана рубашки белый цилиндрик и сыпанул из него на ладонь две или три мелких белых таблетки, которые тут же засунул себе под язык.

Я дождался, когда он откроет глаза и вновь придвинется к столу.

— Дорогой Ильич пересечет границу тем же способом, каким и въехал сюда в семнадцатом! — глядя уже в не очень злые глаза генерала, сообщил я, — Как приехал под пломбой, так и уедет под ней же. Только тогда была пломба немецкая, а теперь советская. Вы же сами видели, что ящик со всех сторон проволокой опутан и опломбирован. У меня и документы на него все есть!

— Какие документы? — оживился генерал и, забыв про нитроглицериновые горошины под языком, залпом намахнул водку.

Я встал и пошел на второй этаж потрошить сумку Паны. Найдя нужные бумажки, спустился вниз и протянул их Дубровину. Он впился в них глазами. С документами генерал знакомился долго и очень внимательно, иногда, не по одному разу возвращаясь к уже просмотренным страницам.

— Всё это