раз уже пожалел, что не отходил тебя вытяжным ремешком, да по филейным частям! А сейчас уже как-то и неуместно, — мужик с нескрываемым сожалением смотрел мне за спину.

Обогнувшая меня слева Левенштейн, подошла к лампасному товарищу и тот её прижал к себе, бережно сграбастав своими длинными руками. Минуты две они так и простояли. Обнявшись и молча. Собачий немец тактично смотрел в сторону и ни во мне, ни в Пане врагов он вроде бы не видел.

— А Лёва где? — названный Гришей гражданин в калошах отстранил от себя Пану, а потом опять посмотрел на меня. — И кто есть сей молодой человек? — без малейшего стеснения оглядывая меня, как коня на ярмарке, поинтересовался он.

— Это Серёжа. Сонин Серёжа. Я тебе про него рассказывала. А Лёва у ворот стоит, вещи сторожит, — улыбнулась в ответ Пана.

— А почему он у ворот? Чего это вы вдруг сирот из себя взялись разыгрывать?! — заворчал мужик на тётку, — Иди в дом, там открыто, а ты, пошли со мной, барахло перетащить поможешь! — в очередной раз окинул меня неласковым взглядом лампасный.

Я безропотно пошел за суровым ветераном. Который, по всему судя, штаны носил не с чужой задницы, а стало быть был всамоделишним генералом. Знать бы еще, каких войск. Или, каких служб. А вдобавок еще он был хозяином дома, в котором нам предстоит квартировать почти трое суток. Суровый бобик конвоировал нас с прежней молчаливостью.

Сидевший за воротами на чемодане Лев Борисович, увидев идущего впереди генерала Гришу, встал, а потом так же, как и Пана, оказался в его объятиях.

— Здравствуй, Лёва! Что ж ты, брат, симулировать-то взялся?! А ведь с виду, вполне себе приличный человек вроде бы! — с нарочитой грубостью принялся укорять Льва Борисовича Гриша в калошах. — Я же вижу, что на тебе пахать можно, а ты больным притворяешься! Нехорошо это, брат Лёва! Нехорошо!

Профессор смущенно пожимал плечами, но глаза его оживились и на лампасного он смотрел, как младший брат смотрит на старшего, вернувшегося из армии, да еще и с кульком барбарисок.

— Ну пошли, пошли в дом, там Пана уже чайник, наверное, поставила! — генеральный калошеносец подхватил два самых больших чемодана.

А я, как можно изящнее, поднял деревянный саркофаг с тем, кто по-прежнему, в этой стране был живее всех живых. А второй рукой взял сумку. Профессору Лишневскому тоже достались две котомки, но, поменьше и полегче. Так, вереницей, мы и пошли вглубь сада, к дому, который просматривался через голые ветки деревьев. В сопровождении внимательной, но молчаливой собаки.

— Говорю же, чайник уже поставила! — обрадовался своей правоте хозяин дома, опустив чемоданы на пол зимней веранды и глядя, как Пана Борисовна выкладывает оставшиеся дорожные запасы на стоящий посредине стол, — Ты там еще в холодильнике посмотри, там должно что-то быть!

— Нет там у тебя ничего! — оборвала его тётка, — А что было, то уже плесенью давно покрылось! — она сноровисто раскладывала по тарелкам ломти сыра, колбасы и половину курицы.

— Ну так это дело поправимое, я распоряжусь, помощник завезет харчей! — весело пообещал домохозяин, снимая полушубок, — Сам-то я все больше на работе столуюсь. Да, а что у вас в этих гробах? — он указал взглядом на чемоданы, которые сам же и занес в дом, — Золото или кирпичи? Как вы этакую тяжесть пёрли?

— Книги там, Гриша. Книги и вещи, — честно ответил профессор, — Золота, к сожалению, там нет!

По уговору с Паной, Льва Борисовича мы так и не посвятили в свои преступные замыслы относительно контрабанды драгоценного Ильича и презренной валюты. И потому добросовестно заблуждающийся профессор, заблуждался очень достоверно.

— За лечение вы там книжками платить будете?! — с невеселой иронией вздохнул приколист в галифе, — Впрочем, как ни прискорбно, но вынужден признать, что врачи там лучше наших. И лекарства у них там тоже лучше.

— Ладно, — мужик поворотился ко мне, — Теперь с тобой давай знакомиться, вьюнош! Меня зовут Григорий Кузьмич Дубровин. Я старый друг этих людей, а потому хочу знать, кто ты есть таков! — Дубровин жестом осадил вскинувшуюся на мою защиту тётку, — Ты, Пана, погоди, у нас, у служивых, свои реверансы!

— Корнеев. Сергей Егорович, — поднялся я со стула, на который присел секунду назад, — Тоже друг этих людей. Только молодой.

Стоявший напротив меня Григорий Кузьмич, протянул руку. Мосластая кисть с длинными узловатыми пальцами оказалась неожиданно сильной. Пришлось и мне ответить крепким хватом. Новый знакомец улыбнулся.

— Говорят, ты в МВД служишь? — проявил он осведомленность.

— Служу. Следователем в райотделе, — подтвердил я его познания о себе.

Засунув обе руки в карманы своих генеральских галифе, Дубровин еще с полминуты изучал моё простецкое лицо, вперив в него свои буркалы.

— Всё, Гриша, Лёва, Сергей, идёмте чай пить! — позвала от стола Пана Борисовна.

Мы со Львом Борисовичем пошли мыть руки, а Дубровин счел это излишним и сразу уселся за стол. На генералах, видимо, микробы не водились. Или, просто, не выживали и дохли, едва попав на их генеральскую шкуру.

— Ты на Гришу не обижайся, они с Паной с войны знакомы. Он старшим у нее был, когда их у немцев в тылу оставили, — пояснял мне Лев Борисович, намыливая под краном руки, — Трое их осталось тогда, остальных всех в гестапо подмели. И Гришу взяли бы, если бы не Пана. Она его с простреленными ногами в подвал на себе уволокла и там хламом разным закидала. Он ей уходить приказал, а она не послушалась. Немцы чудом их тогда не нашли. А теперь он генерал и на Лубянке работает, — вытирая руки вафельным полотенцем, уступил мне место у раковины профессор.

У генерала Дубровина, несмотря на пустой холодильник, нашлись бутылка коньяка "Двин" и трёхлитровая банка меда. Взяв в руки раритетную бутылку я посмотрел на этикетку. Оно! Пятьдесят градусов! Настоящий "Двин"! О таком я только слышал.

— Вьюнош, а ты чего так в бутылку-то вцепился? — насмешливо гыгыкнул калошный гэбэшник, — Он у вас часом, не того? Не алкоголик? — с наигранной озабоченностью посмотрел на брата с сестрой лампасник.

— Да ладно, ладно! — предвосхитил он недобрую реакцию Паны, которая уже возмущенно вскинулась, — Шучу я! Ну, а ты чего замер? — прикрикнул на меня маршал