И он в окружении спутников поскакал в сторону вала, защищавшего лагеря. Оставив позади взволнованную толпу, он возвращался к пришедшим с ним из Рима легионам. Он сомневался в том, что нынешнее его выступление заставит мятежников сразу же сложить оружие и смириться с властью нового кесаря, но был твёрдо уверен, что его приезд заставит многих задуматься о собственном будущем и о возможных расправах.

Цецина скрывался в нескольких милях к югу. На его поддержку Германик не мог рассчитывать до тех пор, пока не будет приведено к присяге большинство легионов. Не доверял Германик и Силию, который не прислал ему подкрепления, хотя его лагерь находился неподалёку.

Теперь Германик рассчитывал лишь на себя и силы своих воинов. Если нужно, он подвергнет мятежников жестоким расправам, но начнёт проливать кровь лишь в случае, если все остальные средства будут исчерпаны и не принесут никаких результатов.

Войдя в свой походный шатёр, Германик увидел возле очага Агриппину. Рядом с ней находилась Лиода, кутавшаяся в подбитый мехом плащ, — осенью в здешних краях было промозгло.

На Агриппину угнетающе действовал поход. Сначала она испытывала счастье, находясь возле любимого мужа, но постепенно её душой стали овладевать смятение и страх. Она боялась за Германика и за себя. Слыша разговоры солдат о том, какая ярость переполняет сердца мятежников, она понимала, что такие, как они, не остановятся перед самыми изощрёнными убийствами.

Германик видел её тревогу. Он уже жалел, что взял её в поход. Время от времени ему казалось, что он должен был оставить её в Риме дожидаться возвращения и лишь потом вступить с ней в брак. По слухам, Друз поступил таким образом и, вернувшись из Паннонии, женился на Ливилле.

В шатре было душно. Жарко трещащий очаг озарял стены, украшенные вышитым орнаментом. На столе находился ужин, который Германик предпочёл оставить нетронутым.

— Ты не сумел убедить их присягнуть Тиберию? Ты не усмирил мятеж? — осведомилась Агриппина, хотя ответ ей был очевиден: хмурое лицо Германика передавало те мрачные чувства, что его одолевали.

Налив кубок вина, он залпом осушил его.

— Нет, — коротко ответил он.

— Будешь вновь пытаться повлиять на них?

— Буду.

Она печально усмехнулась, опустив взор:

— Говорят, Друз легко справился с мятежниками в Паннонии. У них были главари, которых он велел казнить. Солдаты испугались его жестокости и смирились...

— Возможно, и мне придётся предать казням этих несчастных римских воинов.

— Несчастных?! Ты сочувствуешь им?! — взорвалась Агриппина и её продолговатые глаза злобно заблестели. — Как ты можешь их жалеть, ведь они свирепые, кровожадные негодяи, которые не щадят никого, даже своих братьев по оружию?!

— Я сочувствую им потому, что я солдат и я — римлянин! Скверно, когда мы начинаем проливать кровь друг друга! — ответил Германик, речь его прозвучала неожиданно резко.

— Они бросили вызов кесарю! — воскликнула Агриппина. — И поэтому из римских солдат они превратились в предателей, которых нужно казнить!

— Не люблю торопиться с казнями, когда есть ещё шанс спасти несчастных, — поморщился Германик. — Если они раскаются, я предам наказанию лишь главарей. Всех остальных помилую.

Тяжело вздохнув, Агриппина вновь опустила взор. Её одолевали сомнения.

— Дай им бой, — глухо сказала она.

— Нет.

— Но почему?

— Не желаю рисковать жизнями. Попытаюсь договориться. Цецина бежал, бросил их, они напуганы, растеряны... Но по-прежнему верят мне. Не Тиберию, а мне!

— Поистине ты любишь свой народ, Германик, — произнесла Агриппина, изумлённая его великодушием. — Я преклоняюсь перед тобой как перед полководцем, любовь моя. И я думаю, быть может, правы те, кто считает, что из тебя получился бы лучший кесарь, чем из Тиберия.

— О, даже не смей говорить такое! — возразил Германик и, поставив кубок на стол, приблизился к жене. — Нынче я был готов убить себя мечом, лишь бы солдаты не пытались провозгласить меня вместо Тиберия кесарем. Пока он сидит на престоле, я буду честно служить ему. Я буду ему верен, и никто не сможет уговорить меня стать предателем.

— Неужели тебе нравится то, что этот угрюмый порочный человек, из-за которого моя мать находится в изгнании, правит Римом? — с презрением произнесла Агриппина. — Я тебя не понимаю.

— И не нужно понимать, — ласково ответил Германик и запустил пальцы в медные кудри Агриппины. — Он наш кесарь, законный правитель Рима. Поэтому мы все, и в особенности солдаты, обязаны верно ему служить. На кого ему опереться, кроме как не на армию? На Сенат? Но сенаторы лицемерны, они никогда не будут ему поддержкой. Лишь войска всегда будут главной силой людей, правящих Римом. Я солдат, Агриппина. Поэтому, даже зная о том, что Тиберий меня не любит и боится, я всё равно останусь ему верен. Наши личные отношения с ним не могут повлиять на мой долг перед Отечеством. Я буду защищать Тиберия от всех врагов. Никому не позволю причинить ему вред. И если в Риме вдруг останется всего один преданный ему солдат, то этим солдатом буду я.

— Видят боги, даже спустя много лет я не смогу забыть твои слова и твою верность, — прошептала Агриппина, нервно сжимая кулаки. Её охватил трепет при виде такой силы духа и искреннего благородства.

Положив руки ей на плечи, Германик взглянул в её синие сверкающие глаза. Она встала, глубоко дыша от волнения.

— Послушай меня, Агриппина, для тебя сейчас лучше уехать, — молвил он. — Возвращайся в Рим. Здесь небезопасно, а я не хочу подвергать тебя риску. Когда мятеж будет подавлен, я приеду домой.

— Нет! Я не хочу оставлять тебя! — воскликнула Агриппина, оттолкнув Германика. — И я не боюсь мятежа. Меня не страшат твои любимые солдаты. Позволь мне остаться в лагере.

— Не позволю. Я слишком люблю тебя, чтобы поддаться твоим просьбам.

— Германик, не забывай, что я внучка Октавиана Августа! Он воевал в походах всю жизнь! Если нужно, я могу выполнять обязанности простолюдинки, могу готовить еду солдатам или зашивать им рваные туники! Я не боюсь никакой работы! Дед воспитал меня так, что я всё умею делать! Прошу, не отсылай меня! Мысль о разлуке с тобой даже на короткий срок причиняет мне невыносимые страдания, — и Агриппина, громко зарыдав, спрятала лицо в ладонях.

Глядя на неё, Диода вновь вспомнила те предсказания, что сделала ей в Ноле. Старуха всегда знала, что Агриппина не будет счастлива в браке, но самое страшное было ещё впереди.

Обняв жену, Германик привлёк её к груди. Она попыталась вырваться из объятий, но он крепко сжимал её.

— Любовь моя, поверь, что я тоже не хочу с тобой разлучаться. Но ты слишком много значишь для меня, чтобы я продолжал подвергать тебя опасности. Я ведь твой муж и обязан заботиться о тебе. Мы должны расстаться с тобой ненадолго. Как только я усмирю солдат, я приеду в Рим, и потом мы уже всегда будем вместе.