и открытыми источниками (объяснения Егора, протоколы), и тем знанием, которое у меня есть о предыдущих похожих ссорах между Егором и Яной.

27

Итак, я уже сказала, что в конце ноября или начале декабря у Яны снова стало больше работы. Это означало меньше времени на сон. Ночью, однако, Яне тоже не удавалось поработать как следует, потому что малышка почти не спала без нее, а работать с ней на руках не получалось, так как ее будил свет экрана. Сначала Яна радовалась, что появились заказы, но вскоре почувствовала себя в ловушке. Раньше она могла на пару часов взять няню, но теперь денег не было — заплатить должны были после выполнения заказов, а выполнить их без няни не получалось.

Несмотря на то, что Егор не разговаривал с ней, она решила попросить его о помощи. В конце концов, дети как таковые не вызывали у него отвращения. А может, ему даже понравится, что Яна нуждается в нем, зависит от него.

— Привет, Егор, — сказала она, как только тот взял трубку. — Нужна помощь. У меня срочная работа, а пискуны сидят у меня на голове и пищат. Возьмешься?

Егор молча положил трубку. Яна пожала плечами. Прошел день, и вдруг около десяти вечера ключ заворочался в замке. Не вступая в контакт с Яной, Егор снял ботинки, пальто и закрылся с детьми в комнате.

— Спасибо! — крикнула Яна.

В полночь Яна обнаружила, что из комнаты не доносится ни звука. Она приоткрыла дверь и увидела, что Егор спит на ковре с малышкой на груди, а вокруг него прикорнули Сева и Лиза. Яна умилилась, тихонько потушила свет в комнате и снова ушла на кухню работать.

В час сорок Егор вышел на кухню и, не говоря ни слова, не слушая благодарностей Яны, принялся ожесточенно чистить картошку. Заплясали синие пружинки газа. Егор налил себе водки, поставил рюмку на холодильник и стал молча курить в форточку.

Яна взяла бутылку и долила водкой свой остывший чай. Сделала большой глоток.

— Егор, — сказала она. — Понимаю, что тебе трудно со мной разговаривать. Но совсем молчать — это тоже как-то… Дети это видят, и им это не полезно. Чему это их научит? Давай, когда ты здесь бываешь, общаться, я имею в виду не болтать, а просто по делу, ну, отвечать на вопросы, реплики. Так будет гораздо удобнее.

— Удобнее кому, дорогая? — прервал молчание Егор.

— Ну просто ради детей.

— Радидетейство — хуевая манипуляция.

— Да нет тут никакой манипуляции, — рассердилась Яна. — Тебе все время мерещатся манипуляции. Не манипулирую я, а честно говорю, что думаю.

— Твоя честность хуже любого обмана, — он выпустил дым в форточку и налил себе еще рюмку. — Ты мою жизнь просрала, — сказал Егор, глядя в снежные пространства за окном. — Я больше не могу рисовать, амба. Я импотент. И раньше-то не очень мог. А теперь совсем ничего.

— Но ведь ты теперь опять стал жить у себя, один, — осторожно сказала Яна. — Мы тебе не мешаем, не пищим над ухом. Может быть, теперь будет легче, — она подлила себе еще водки. Жидкость в чашке стала прозрачной.

— Ну, ты же позаботилась, чтобы я далеко не ушел. Я Севку люблю, мне теперь никуда не деться, — прозвучало это предельно горько.

— Ох, прямо, блин, трагедия, — сказала Яна. — Слушай, а тебе не стыдно вообще? Чего ты Бога гневишь? Трое здоровых маленьких детей. Содержать их тебя никто не просит. Даже жить с ними никто не просит. При этом ты их любишь, помогаешь с ними, времени на это тратишь столько, сколько тебе хочется и нравится. На ипотеку я зарабатываю сама. Первоначальный взнос был наш общий, за это огромный респект. В чем драма-то? Какое такое ужасное зло я тебе сделала? Чем я тебя так унизила?

Егор резко повернулся.

— А самой слабо догадаться? — сказал он очень тихо.

— Слабо, — подтвердила Яна и встала. — Мне слабо догадаться, чувак. — Она подчеркнула последнее слово. — Даже больше тебе скажу. Мне надоело догадываться. Задрало догадываться. Заебало. Предельно заебало, — она орала шепотом, чтобы не разбудить детей. — Меня заебало, что я уже несколько лет живу, как будто я вечно виновата, как будто я не человек. Не любишь меня, презираешь, хуй с тобой, но зачем вечно долбать меня, долбать, долбать, что я не такая, ненормальная… Ну ушел уже, ушел, можно уже успокоиться, не смотреть на то, что я живу как хочу, что я рисовать умею и деньги зарабатывать, и яйца мне не мешают… Завязывай уже попрекать без конца, а то меня достанет, уеду отсюда на хуй в Берлин, и больше никогда детей не увидишь.

— И вот когда она это сказала, про детей, то у меня забрало упало… я взял ее за плечи и хотел просто тряхнуть, но она неожиданно головой ударила меня в лицо и, видимо, сломала нос. Обычно я сдерживаюсь, но когда мне делают больно, у меня рефлекс, это со школьных лет… я сразу, на автомате… и я переборщил, видимо, переоценил… в общем, я руками, двумя руками, взял чуть повыше, за шею, и я сжал, очень сильно, и, я так понимаю, я сломал ей основание черепа, потому что наступил сразу паралич, она несколько раз дернулась, никаких звуков она не издавала, и дальше я уже понял, что все, меня холодный пот прошиб, я понял, что пиздец, что я ее…

— Зачем от тела пытались избавиться?

— Из-за Севки. Все, больше не хочу ничего говорить (невнятно).

28

Дальнейшее известно. Егор отнес тело Яны в ванну и электролобзиком распилил на пять частей. Каждую часть с помощью скотча герметично упаковал в отдельный мусорный мешок. Забаррикадировал дверь ванны стиралкой. Затем взял из сумки Яны ключи от машины, в рюкзаке и сумках-шоперах вынес части тела во двор, сложил в багажник и вернулся в квартиру