Мариам развела под водой руками. Устраиваясь между его бедер. Дрожа всем телом, каждой чертовой клеточкой, подняла взгляд и осторожно, опасаясь его поцарапать (зубы и впрямь стучали!), вобрала в рот. В ее девичьих фантазиях, конечно же, не значилось ничего подобного. Они были совершенно невинными. Но на то оно и детство. Сейчас же они два взрослых человека. У которых в запасе есть не так уж и много времени. Поэтому – глубже, со вкусом. И нехотя назад. Чувствуя, как в его сильных мышцах зарождается дрожь, перекидывается на руки, пальцы, которые запутались в ее волосах. Глубже. Еще глубже. Даже боль – сладкая. Кто же знал, какая это радость – вот так себя отдавать? Всю себя отдавать. Лишь бы он только взял. Лишь бы ему это было нужно. Да, вот так, малыш. Ругайся, сколько влезет. Командуй. Направляй… С силой, резко.

– Мариа-а-а-ам.

Ам. Да. Вкусный. Какой же вкусный. И беззащитный. Слабый, как котенок. А еще очень холодный. Ну, ведь и впрямь весь заледенел.

– Сползай в воду.

Плюхнулся. Откинул голову к звездам. Снова. Жилы на мощной шее натянулись, грудь, как кузнечные меха, с хрипом, вверх – вниз.

– Сейчас я… Я верну, – бормочет. И такой он смешной был, такой трогательный в этот момент, что если бы это было возможно, она еще сильнее в него влюбилась бы. Но это нельзя. Потому как – куда же больше? Ей и без того мала кожа.

– Жень…

– М-м-м?

– А помнишь, как вы с Кешкой меня от скинов отбили?

– Да я тут при чем? Это Коган в толпу на коне влетел. Я думал, зашибет тебя, идиот.

Ага. Кешка Коган. На старой кляче Быковых, на которой те в сезон катали по побережью туристов. После этого к Кешке намертво приклеилась кличка Тамерлан. Мариам до сих пор не знала, почему, рассказывая друзьям о своем чудесном спасении, сравнила Когана именно с этим военачальником. Да и не это было главным. А главным было то, что ей на помощь кинулся и Женька Кравец. И в отличие от Кешки на коне, тот бросился на скинов с голыми руками. А потом, когда те разбежались, даже пытался нагнать их! Ей было лет тринадцать. И уже к тому моменту она любила его по меньшей мере шесть лет. А уж сейчас… Нет. Лучше не считать.

– Но ведь и без тебя не обошлось, – повела плечиком Мариам. – Давай выбираться. Не хватало, чтобы нас на горячем поймали.

– Нечестно вышло. Я кончил, а ты…  – стоял на своем Кравец.

– У нас еще двадцать девять дней, – стараясь не показать своей печали, Мариам первой вышла из бочки и потянулась к халату.

– Почему двадцать девать?

Мариам обернулась. Женя последовал ее примеру и вышел из воды. По его скульптурно вылепленному телу стекала вода. Он был невероятно привлекателен.

– Ну, или тридцать, – неестественно широко улыбнулась Мариам.

– Идиотские какие-то графики.

– Ты же сам сказал, что пробудешь здесь месяц.

– Или задержусь! Черт… Это сложно. – Его джинсы никак не желали натягиваться. И может быть поэтому, а может, по какой-то другой причине, о которой Мариам боялась даже и думать, Кравец психовал.

– Это очень неопределенно, Жень. Понимаешь?

– А тебе, значит, определенность подавай! – он резко толкнул дверь, ведущую в баню. Мариам пошла следом.

– Наверное, такому… независимому и свободному человеку, как ты, это сложно понять, но я не могу себе позволить жить одним днем. Мне нужно понимать, что ты предлагаешь взамен уже оговоренных условий.

– Мы могли бы, по крайней мере, не привязываться к каким-то срокам и встречаться, как все нормальные люди. – Выпалив свою тираду, Женя осёкся. Их взгляды с Мариам встретились, и они долго-долго стояли вот так, ни произнеся ни слова больше. Первой отмерла Мариам.

– Кхе-кхе… И как же мы будем это делать, когда ты уедешь?

– Никак! Я подумываю остаться. И вообще… Что-то слишком много мы болтаем. Тогда как я тебе задолжал.

– Остаться? – зачарованно повторила Мариам.

– Все может быть. Ты бы этого хотела?

Ее глаза стали круглыми, как блюдца. И не осталось никаких сил, чтобы соврать. Зачарованно на него глядя, Мариам кивнула. Раз. И еще раз…

– А т-ты? Что думаешь ты?

– Я? Думаю, что для этого у меня появился хороший повод.

Сказал это и испугался. Потому что одно дело – подумывать о некоторых переменах, и совсем другое – претворять их в жизнь. Зачем он поторопился?! Хотя… Ясно, зачем. Его с самого начала бесили выставленные Мариам рамки. Он же не дрессированная обезьяна – жить в них. Так какого черта?

Да и, если так поразмыслить, ну, не соврал же он ей? Нет! В последнее время Женя довольно часто ловил себя на мысли, что в его жизни нужно что-то менять. Ведь как было? Пятнадцать лет он отдал работе. Безусловно, любимой и интересной, никто не спорит. Но знал бы кто, как его достала вся эта кутерьма. Держать планку и руку на пульсе. Улыбаться, заводить новые знакомства, укреплять старые связи. Соответствовать, подстраиваться. Быть своим парнем для всех. И всегда в форме. Потому как это – Америка, ёлки, и в спину дышат, и если нет – иди-ка ты, мальчик, на свалку. Мир ай-ти стремительно менялся, он гнался за ним. И так, в конечном счете, выдохся, что напрочь утратил понимание того, зачем он бежит и куда. Целей своих он давно достиг. Сделал карьеру, всем всё доказал. Заработал даже больше, чем мог мечтать. Та гадкая блогерша оценила его состояние в триста миллионов. У него было почти в два раза больше. Если выгодно продать Т* и еще парочку проектов поменьше. Плюс доходы от венчурного фонда[3], который он учредил… В общем, денег столько, что Кравцу и за десять жизней их не истратить. Ну, а дальше что? Когда ничего не в кайф и не вдохновляет. Когда все, что есть, не в радость. И непонятно вообще, зачем?

Как он только не боролся с хандрой. Медитировал, читал кучу мотивационной литературы, ездил на какие-то ретриты[4]. А более-менее отпустило его вот только здесь. В компании давнишних друзей. Которым, кажется, вообще похеру на то, кем он стал. Для которых он просто Женька Кравец. Балбес и задрот, которого сложно было оттащить от компьютера. И для Мариам… Для нее он тоже был просто Женькой.

– Сынок, и вот это возьми. Тебе не тяжело?

– Нет, мам. Давай, конечно.

– Ой, и цветы! Вот зачем ты тратился? Мне, конечно, приятно, но…

– А раз приятно, то о чем разговор?