Жизнь — война. Смерть — награда за добрый воинский труд. Тех, кто крепко бился с врагами и весело пал от копья и меча, стрелы и секиры, Оден возносит в светлый чертог — Валгаллу, где храбрецы проводят день-деньской в пирах и редкостных забавах.

А предателей, трусов скверные реки, полные льдин и острых мечей, влекут в черную пропасть, к Настранду, — берегу мертвых, и Нидгогер, дракон подземных полей, с урчанием гложет тела охладелые. Фенрир, волк исполинский, что сидит на цепи в бездонных пещерах, чавкая, рвет на куски трупы бесславно погибших…

Знай — предстоит гибель богов и людей.

Фенрир, путы сорвав, ринется кверху из жутких огненных недр. И встанут за ним несметные рати гнусных чудовищ.

И в море сверкнет чешуей зловонный Змей мировой, Фенриров брат, и смерть Гэль, их сестра, стуча клыками, начнет поедать все живое.

Рухнут горы. Море закипит. И по горячим волнам, зловеще качаясь, двинется с дальнего севера мрачный корабль Нагльфар, что будет сделай из ногтей покойников. И заклекочет в тучах гнусаво Серый Орел, трупов пожиратель. Солнце станет черным, как уголь. Его догонит, проглотит скорый Сколль, мерзкий волк, а гадкий волк Гати разорвет луну.

…Руслан, уже не пьяный, а безумный, взглянул на солнце. Черное пятно. И струг — сшит весь из желтых ногтей, и вокруг, костями гремя, столпились скелеты. А сам он вовсе не Руслан — Идар, и ему нестерпимо хочется в огонь. В огонь. Скорей в огонь…

Он заскрежетал зубами, протянул ладони к яркому костру, пылавшему пред ним, ослепшим, в образе блестящей золотой старухи.

И в ладони его лег большой топор.

Он увидел Кубрата. Оголен до чресел, руки — в путах, за спиной. Два гота подвели булгарина к пустому медному котлу.

«А ладно сбит старик, — подумал весело Руслан. — В одежде нелепой не видно было, как статен, хорош. Ишь, крепыш».

И вдруг до него смутно дошло, сквозь угар: старик-то скроен ладно, это так, а вот делают с ним, да и с Русланом, что-то неладное.

— Эй! Оставьте. Зачем связали?…

— Так надо. Молчи.

— К чему он тебе? Не жалей.

— Ты белый, он желтый.

— Старый дикарь. Животное степное.

Неужто будут варить? Но ведь котел не подвешен. И огня нету под ним…

Кубрат на коленях. Он обратил к Руслану тихое лицо. И узнал юный смерд в строгих глазах пастуха чей-то еще, страшно знакомый, до боли, до крика знакомый, — а чей — он забыл, успел позабыть в суматохе) — долгий взыскательный взгляд. Он запечатал рот ладонью. Ничего. Так надо. Так надо.

Туснэльда вынула меч, пригнула к котлу пастухову чубатую голову. Ну и что? Пускай. Кем-то больше, кем-то меньше. Чего тут старика какого-то жалеть, если даже богам суждено околеть. Жалел он иных. А где они? Не стоит шуметь. Хватай, что можешь, пока живешь. Ешь, пей — и бей. Надоело трястись над кусками: И всех бояться. Всякий пес паршивый верх над тобой хочет взять. Вечно — угрозы. Довольно! Не все кому-то нас обижать. Чем мы хуже? Тоже можем обидеть. Пусть теперь полезут к нему…

Он отыскал свой путь.

Место его — среди этих лихих, сильный людей. Как их бога зовут? Водень? Да. Вот — истинный бог.

…Кровь хлестала в котел, готка водила пальцем по алым узорам и ворковала, как горлица: «Гут, гут». Затем оттащила труп от котла, положила на спину, вспорола живот, сунула руки внутрь. Вскочила. Вскинула руки, до локтей измазанные кровью. Закричала. И все закричали. Даже Руслан. Хоть и не знал, зачем кричит. Значит, так надо. Вещунья с льдистой улыбкой кивнула Руслану, сказала что-то Гейзериху.

— Ты нам счастье принес, — изрек Гейзерих. — Гадание сулит большой успех.

Гейзерих слез в челн.

Руслан подхватился, кинулся к нему, Уедет — с кем говорить? Больно остаться немым. Этим что — тукают «гут» да «гутайс». Черт их разберет.

В хмельной голове чуть забрезжила ясность.

— Неймется, — прошептал рыбак, берясь за шест.

— Кому это — мне?

— Тебе? Ты помалкивай…

Ночь. Плывут, держась поближе к черным камышам. От холода Руслан трезвел, но только начинал озираться, стараясь понять: зачем он здесь, на готском струге, куда плывет, и что впереди., и хорошо ли то, что затеяно, как рослый сосед пихал ему под нос большую флягу, к которой и сам частенько припадал, и смерд опять косел, до пят проникаясь удалью новых друзей.

Славно плыть наугад сквозь разбойную ночь! Вот она, воля. Веселая злость. Бесшабашность. Ну-ка, посмейте затронуть. Сам себе — господарь, князь именитый. Все дозволено. Режь. Сокрушай. Погодите, собачьи дети. У меня — топор. И я вам покажу.

Но когда судно пристало у Таны к высокому берегу и половина грабителей вместе с Русланом (Туснэльда осталась на струге) звериной украдкой сошла на мглистую сушу, юноше стало не то, чтобы стыдно, а тошно.

Куда я иду?

И с кем?

И зачем?

«Я иду на стенных сволочей ради своих русичей», — утешал он себя, но в отговорке этой чуял сам какую-то отвратную ущербность.

Готы вновь совещались.

Слышит Руслан:

— Гейзерих, Гейзерих.

Нет Гейзериха. Видно, должен был встретить, но опоздал, нерасторопный. Спит, дурень? Тот гот, что угощал Руслана вином, с пьяным небрежением махнул рукой. Мол, ничего! Нечего ждать. С нами — господь.

Скорей бы кончалась, что ли, канитель…

Она кончилась скоро.

Только Руслан подполз к стене, его хватили по темени — так, что память сразу улетучилась.

Очнулся в оковах, Гейзерих, тоже в цепях, рядом сидит. Лохматый. Побитый. Готы, все в путах, кучей поодаль, Буйное застолье — унылое похмелье.

Дряхлый булгарин — хромой и нелепый, желтый, костлявый как вурдалак, Туенэльду с жутким смехом гладит по бедру.

— Это — баба! Женой будешь, ладно? А то старуху нашу Хан-Тэнгре унес…

«Нашел утеху, — скривился Руслан. Думалось трудно, ошметками мыслей кривых. В башку словно клин вколотили, больно мигнуть. — Погоди, она взрежет тебе тощее брюхо».

Гейзерих, с горьким злорадством:

— Возмездие! Предки Тану разнесли, потомки сидят на руинах в оковах…

— Умник! Смеешься? Как это вышло?

— Следили.

— А может, кто выдал?

— Тише, родной.

— Не ты ли? Уж больно доволен.

— Тебе-то зачем это знать?

— Мои русичи…

— Глупый! Молчи. Твоих русичей тотчас отвезли 6 на ромейский торг.

— А посулы?!

— Верь им.

— Обман?…

— Если и выдал кого Гейзерих, значит, так надо было. — Гот сунул пальцы в кудлатые волосы, сник. Совсем как Добрита, вспомнил Руслан. Тогда, в землянке. Или — в лодке…