По дороге Мадлен мысленно отмечала шлюзы·, за шлюзом Уош-хаус следовал шлюз Абби-вью, а потом — почти вплотную друг к другу — шлюзы Палтни и Бат-топ. Она сказала себе, что повернет обратно здесь, но затем, почувствовав прилив энергии, решила пробежаться до Батхемптона — деревушки, до которой было еще полчаса. Уже несколько недель она не занималась спортом как следует, и ей захотелось размяться.

На обратном пути у Мадлен разболелась нога, и она перешла на шаг. Перелом, который она получила во время урагана, зажил, но казалось, что боль от сломанной кости эхом отдается в ее разбитом сердце. В каждой его клеточке жило воспоминание об Ангелине. Тупая боль, временами ненадолго утихая, вновь и вновь напоминает ей об утрате.

Уже на подходе к дому она миновала место, где однажды мать, воздев руки в мольбе, опустилась на колени в грязь. Она обязана была догадаться, даже в том нежном возрасте, что Росария балансирует на грани сумасшествия.

Бат накрыла пелена дождя, на небе висели тяжелые черные тучи. Ее отвратительные английские школьные туфли хлюпали по грязи. На набережной кроме нее и идущей следом матери не было никого.

— Перестань меня преследовать! — крикнула она через плечо, горько сожалея о том, что за завтраком рассказала ей правду.

Росария догнала ее и схватила за руку, вынуждая остановиться.

— Магдалена, посмотри на меня. Кто этот парень?

— Он из Ки-Уэста. Ловец креветок.

— Ловец креветок из Ки-Уэста? Почему же ты так долго ждала, прежде чем призналась, доченька? — Она потрясла Мадлен за руку. — Я его знаю? Как его зовут?

— Форрест… Нет, ты его не знаешь. Мы не так давно познакомились. Мама, иди домой. Ты промокнешь, а я опоздаю в школу.

— Нет, мы должны поговорить. Сейчас же!

Мадлен вырвалась из рук матери и пятилась, едва не упав на гниющих опавших листьях. Местами тропинка вдоль канала была совсем узкой, а сам канал казался мрачным и холодным. Мама имела обыкновение цепляться за нее с такой настойчивостью, что Мадлен начинала ее опасаться, особенно в эти последние несколько месяцев — с тех пор как они переехали в Англию. Бедная мама! Она выглядела настолько потерянной и встревоженной… Она так зависела от Мадлен. А теперь еще и это.

— Пожалуйста, не говори папе. — Мадлен пропустила прядь длинных черных волос матери сквозь пальцы. — Знаешь, я без ума влюбилась в этого парня, и я просто… как это сказать… спрятала голову в песок, как страус. Но когда я проснулась сегодня утром, меня как током ударило. Это же обыкновенная локура,[15] разве нет, мама?

— Да, но…

— Ты же можешь мне помочь, правда? — попросила Мадлен. — Разве Эсперанса не давала какое-то зелье тем женщинам у нас дома?

Росария откинула волосы назад, ее глаза метали молнии.

— Я об этом ничего не знаю.

Воротник серого пальто натер ей шею. Росария никогда в жизни не носила пальто, и оно смотрелось на ней ужасно. Знойная красота ее смуглого лица и яркие одежды были неуместны в стране, где люди были бледными и одевались неброско, а говорили рублеными фразами, с жеманным выговором.

— Что ж, раз ты не можешь, я обращусь к врачу. Я уже разговаривала с медсестрой в школе. Мне всего лишь пятнадцать, я не готова стать матерью. Да и ловец креветок уехал в Индию, поэтому я даже не могу сообщить ему эту новость. В любом случае, он так на меня рассердился, что я его обманула насчет возраста… Сомневаюсь, что он будет рад обо мне услышать.

Она повернулась и пошла дальше, Росария за ней. Они миновали шлюз, потом другой. Вдоль канала были пришвартованы баржи. Складывалось впечатление, что люди живут на них круглый год. Велосипеды, вязанки дров, цветы в горшках на крышах, дым из труб… Именно из-за этих барж она и любила дорогу в школу, они напоминали ей о Плавучем квартале в Ки-Уэсте, о людях, живущих на воде. Только в Бате не было моря, а Мадлен так не хватало его запаха и его шума.

Росария в очередной раз попыталась остановить дочь, схватив за руку.

— Если уж идешь за мной, то хотя бы не трогай! — воскликнула Мадлен, сбрасывая руку матери.

Какой-то молодой мужчина, рыбачивший в излучине канала, услышал ее слова и оглянулся. Она обиженно отвернулась и зашагала вдоль канала. Впервые в жизни ей стало стыдно за Росарию. Она давно заметила, что люди в Бате настороженно относятся к ее матери-иностранке, и Мадлен умоляла ее никому не рассказывать, что она сантера. Одно дело заниматься колдовством в Ки-Уэсте, где живет множество кубинцев, разделяющих ее взгляды и верования, а иное дело здесь, в Англии, где тебя примут за сумасшедшую. Даже папа заговорил по-другому. Было время, когда он заявлял, что обязан своей славой ритуальному жертвоприношению козы (слушатели нервно посмеивались, а ему это ужасно нравилось), но теперь он не желал, чтобы его жена раскидывала раковины каури в попытке узнать будущее, и запретил ей учить Мадлен «всякой чуши». Бедная мама! Отец, похоже, слишком занят, чтобы окружить ее заботой, которая ей сейчас так необходима. Он постоянно пропадал в Лондоне, встречался со своим агентом (да неужели?) или посещал галереи, где можно было продать картины.

Мадлен втайне мечтала вернуться в Ки-Уэст, и она попытается убедить маму поехать с ней. Они здесь чужие и навсегда такими останутся.

Она прибавила шаг. Росария не отставала.

— Послушай меня, ихита! — заклинала Росария. — Убить ребенка — грех. Преступление.

Не замедляя шаг, Мадлен закрыла уши руками, крепко сжав кулаки.

— Прекрати! Не хочу этого слышать.

— Нельзя вот так, походя, выбирать между жизнью и смертью.

Мадлен резко остановилась и повернулась к матери.

— Только в прошлом году ты помогла своей подруге из Гаваны. Ты отвела ее к Эсперансе на аборт. Я подслушала ваш разговор.

— Это совсем другое дело, — ответила Росария, лицо которой стало серым от негодования. — Ты еще слишком молода, чтобы это понять.

— Да нет, я все отлично поняла. Ты лицемерка. Ты знаешь, что означает это слово, мама?

Росария пристально посмотрела на дочь, потом опустилась на колени.

— Прекрати, не сходи с ума! — Мадлен сделала шаг к матери, потом оглянулась. Но набережная этим холодным дождливым утром была пустынна. — Ну же, мама, вставай. Прости меня. Я не это имела в виду. Я знаю, что ты просто помогаешь людям.

— Это же твой ребенок, Магдалена! — причитала мать. — Мы не можем убить твоего ребенка!

Это было уж слишком! Мадлен вырвалась из рук Росарии и побежала. Ранец больно бил ее по бедру, пальто развевалось на ветру. Не добежав до последнего изгиба канала, она, почувствовав себя виноватой, остановилась и обернулась. Мама продолжала стоять на коленях в грязи на берегу канала, ее длинные черные волосы рассыпались подобно плащу, руки сжаты, голова откинута назад. Образ страдающей, убитой горем матери намертво врезался в память, и Мадлен поняла, что ее судьба предрешена.