Вдоль аллеи высились стройные кипарисы, за парком и всей территорией старательно ухаживали, на трех акрах холмистой земли то тут, то там виднелись величественные ливанские кедры. Мадлен припарковала свой «меркурий» на стоянке для посетителей. Машину уступил ей отец — подержанную, неэкономичную, настоящий раритет. Мадлен компенсировала вред, который наносила эта машина окружающей среде, тем, что пользовалась ею довольно редко, успокаивая себя рациональным объяснением: если не она будет ездить на этом «транспортном средстве», то кто-нибудь другой. Несмотря на это, ее машина была довольно скромной в сравнении с некоторыми другими на стоянке.

Она расписалась в приемной, пришпилила к куртке положенную табличку с фамилией и поднялась на второй этаж. Росария сидела в холле вместе с другими пациентами и смотрела какое-то очень шумное реалити-шоу. Подобные сцены всегда повергали Мадлен в шок: сидит группа людей с отрешенными, пустыми глазами, молчаливых и неподвижных, если не считать вялых движений, вызванных действием препаратов или полнейшей скукой. Росария разительно отличалась от остальных. Она сидела в кресле подчеркнуто прямо, и ее тонкие запястья были унизаны золотыми браслетами, С них свисали амулеты и талисманы, приобретенные в течение жизни, а на пальце болталось тяжелое золотое обручальное кольцо. На ней были широкие черные брюки и искусно вышитая гватемальская блуза, на стройных ногах — серебристые сандалии на высоких каблуках.

Несмотря на болезнь, Росария и в шестьдесят пять лет оставалась поразительно красивой женщиной. Ее длинные, до пояса, волосы были собраны в косу и эффектно уложены вокруг головы. Брови — черные и настолько густые, что почти срастались на переносице. Именно этот экзотический образ а-ля Фрида Кало[13] пленил Невилла много лет назад. Однажды в Мексике он встретил знаменитую Кало, которая уже умирала, но, как и большинство мужчин до него, не смог противостоять ее экзотической чувственности. Однако Росария, несмотря на всю свою таинственность, была не художницей, а беженкой из Гаваны, работала барменшей неполный день в Ки-Уэсте и занималась сантерией — древней религией, широко распространенной на Кубе. Она уверяла, что может предсказывать будущее и за доллар наведет порчу на кого хочешь. Невилл был молодым, подающим надежды художником, приехавшим в Ки-Уэст наслаждаться богемной атмосферой, когда увидел ее, — она сидела в деревянной кабинке на Дюваль-сгрит. Ей не исполнилось еще и двадцати, но она в полной мере осознавала силу своей привлекательности. Она окликнула его с противоположной стороны улицы и предложила бросить раковины каури, чтобы узнать свою судьбу. Ее несомненный талант поразил его воображение, и он до сих пор продолжает вспоминать о том, как оказался в плену ее чар. Но теперь, когда Невилл стал известным художником и женился на коренной англичанке, у него не было времени на сумасбродную бывшую жену-сантеру.

— Мама, ты как? — спросила Мадлен, опускаясь на колени, чтобы обнять мать, и поцеловала старинное серебряное распятие на ее шее, отдавая дать уважения матери. За столетия постоянного ношения распятие стерлось, поскольку принадлежало нескольким поколения кубинских сантер. Потом она поцеловала крошечный стеклянный флакон, который висел на той же цепочке. Во флаконе находился серый порошок — якобы измельченная тазовая кость ее африканской пра-пра-пра-прабабушки. Однажды, совсем скоро, не раз говорила Росария, оба талисмана будут висеть на шее у Мадлен, и тогда, только тогда, она обретет силу (благодаря флакону), а чудесное распятие защитит ее от зла.

— А, вот и ты! — вздохнула Росария, как будто Мадлен вернулась из туалета. — Ты принесла мне ром?

— Да, мама, — ответила она. — Ты скучала по мне?

— Я всегда наблюдаю за тобой внутренним взглядом, Магдалена. И всегда знаю, где ты.

Перед глазами Мадлен промелькнула картина, как они с Гордоном занимаются любовью. Болезнь никоим образом не затронула оккультную чувствительность матери, и при мысли о том, что за ней наблюдают, Мадлен стало не по себе.

Физически Росария была здорова, но ее душевное расстройство усугублялось побочными действиями нейролептических препаратов, которые она принимала уже столько лет. Она могла сидеть, раскачиваясь в своем кресле, и тревожно размахивать руками, но сейчас она собрала всю свою железную волю в трясущийся перст, указующий на дочь.

— Ты видела моего мужа, Магдалена? Как он?

Мадлен застонала про себя. Росария не упоминала имени Невилла больше месяца, а то и двух. Похоже, она тщетно надеялась, что мать смирится с уходом мужа и просто забудет о нем.

— Невилл больше тебе не муж. Он женат на Элизабет.

— Магдалена, Магдалена, ты в этом уверена? Скажу тебе, что его так называемому браку с этой женщиной практически пришел конец.

— Мама, я так не думаю. Они женаты и счастливы вот уже двадцать лет.

Росария стиснула кулаки.

— Я знаю, сколько они женаты, — выкрикнула она, — но говорю тебе, этому браку скоро конец!

Мадлен обвела взглядом холл, беспокоясь, что повышенный тон матери потревожил других пациентов, помешал им смотреть телевизор. Половина уже спала или, по крайней мере, сидела с закрытыми глазами. Миссис Кэмшюн наблюдала за происходящим, но была совершенно глухой. Какой-то незнакомый мужчина, казалось, был поглощен тем, что происходило на экране, но его брови сошлись на переносице — знак явного неодобрения.

Мадлен, пытаясь отвлечь Росарию, наклонилась к ее уху.

— У вас новый пациент?

— Не смотри на него, — прошептала Росария.

— Довольно симпатичный. Разве не ты мне всегда повторяла, что тут одни немощные старики?

— Тс-с, — прошипела Росария. — Педроте предупреждает меня, что у него черная душа.

Единственным, что связывало ее с прошлым, остался голос Педроте, который, как она была убеждена, разговаривал с ней посредством крошечного приемничка, тайно встроенного в ее мозг, с тех самых пор, как она покинула Кубу. Собственная мать Росарии была печально известной в Гаване сантерой, но Росария обратилась к Педроте, который стал ее наставником и любовником. Он являлся самым могущественным предсказателем и бабалаво — верховным жрецом в их районе Гаваны, он научил ее черной магии.

— Педроте может приревновать, ты об этом не подумала? — поддразнила ее Мадлен. — В твоей жизни появился новый мужчина?

— Нет, я жду своего мужа. Он уже почти освободился от этой женщины.

— Ладно, мама.

Мадлен поправила несколько прядей, выбившихся из косы Росарии. Мать очень гордилась своими волосами, а поскольку парикмахер приходил к ней только раз в неделю, настаивала на том, чтобы спать, сидя в кресле, которое купила ей Мадлен. По этому поводу они пережили настоящее сражение с медсестрами, но те в конце концов вынуждены были уступить тщеславию Росарии.

— Ну, расскажи мне, чем ты занималась.

— В этой тюрьме? Ничем. Молодой человек в белом халате — по виду доктор — уже вторично заставил меня сидеть с ним в кабинете. Он пытался выведать у меня знания. Сегодня утром он допрашивал меня целый час.