вопрос, для меня он очень важен. Как друзья тебя представили незнакомому человеку? Ты был редактор «Поисков», кто ты был?

Г. П.: Работая плотником в Киржаче и наезжая в Москву, я ночевал у Генриха Батищева. Философ выглядел чудаком не от мира сего. На столике в кухне у него стояли чайнички с травяными чаями. Входя в дом, гость пробирался среди штабелей из коробочек с инструментами прежде, чем попадал в его рабочую спальню со штабелями книг. Генрих был человек, что называется, «с глазком», наблюдательный. Из Одессы приехала подруга, и я ее повел на философские смотрины. Наслушавшись ее суждений, Генрих сказал: «А выпейте-ка чайку» – и подлил из чайничка. Затем подлил еще, и она еще выпила. Внезапно лицо моей леди стало тревожно, и Генрих, не сводя глаз с обоих, вскричал: «Ах, башка, что я дал – чай-то слабительный! Но сейчас мы всё поправим…» Через пару минут дама испарилась из его дома и моей жизни навсегда.

А Генрих повез меня на спектакль какого-то, по его словам, удивительного молодежного театра. Так я познакомился с небольшим клубным театром великого педагога Юлия Халфина. Одной из его актрис и была моя будущая жена Марина. Она сразила меня твердым, нетеатральным чтением Мандельштама. Вскоре мы были женаты. Она знала, что вышла замуж за аутсайдера и подследственного. Но она всегда играла только свою, ею самой выбранную роль в жизни со всей буквальностью. С ней я не опасался ничего, зная, что, как ни поведу себя я, Марина поведет себя правильно.

И. К.: Она была из этой среды, да?

Г. П.: Вовсе нет – из литературной среды, глубоко аполитичной. Между прочим, тогда я не осознал, что оказался на периферии той неформальной среды, которая мне только предстояла. Для диссидента общественной жизни вне Движения не существовало. Прошло много лет, прежде чем я узнал, что такое «неформальное сообщество». Марина – человек духовно твердый, как ее мать и бабушка – интеллигентные разночинки по складу. Однако проблема была во мне.

Меня захватило диссидентство эпохи его упадка – с быстрыми сменами квартир, личин и ситуаций. Идентичность у меня всегда была двойной, я за этим очень следил, оберегая «противовесы». Едва меня что-то захватывало, например страсть, я ощущал угрозу и искал противовеса. Диссидентская среда, ставшая для меня бесценным опытом зондажа власти, стала и соблазном попрания правил.

Моя витальность подавляла волю к моральному порядку, о чем Гефтер вечно меня предостерегал. Он учил, что в русской истории люди, пытаясь стать обществом в вынужденном противостоянии власти, разделяют ее перегрузки. Попытка инакомыслящих сред предстать «обществом всея России» вела к надрыву и несла потенциал слома. Мир секретных адресов, встреч с машинистками, квартир для хранения самиздата и тайн всякого рода провоцировал быть разноликим, предоставляя к этому удобные поводы. Короче, через два года у меня появилась тайная жена Лина. Она была из круга верных друзей Абрамкина и помогала нам выпускать журнал. Узнав об этом, Марина была потрясена. Пытаясь развестись, мы пришли в ЗАГС, и нам указано было явиться спустя месяц – «на обдумывание». Но в назначенный день я проспал, еще через месяц меня арестовали, и у Марины уже был мой ребенок. Лина тоже была беременна. Мои первые дочери, Настя и Наташа, родились с разрывом менее чем в месяц.

И. К.: Диссидентство было тем, что давало тебе статус независимого человека?

Г. П.: И формировало опасную легкость личной неуловимости. Но внутри ортодоксального диссидентства я бы затосковал, я не желал быть заперт в одной среде.

В Киржаче диссидентство уравновешивалось моей работой плотника. Женившись на Марине, я переехал в Москву и устроился в подпольную дизайнерскую фирму моего старого друга Валентина Криндача. Искатель осмысленной жизни, но крайне практичный, он, уйдя из космофизиков, повел жизнь даоса-предпринимателя. Я пришел к нему – и мне выдали тяжелое мачете, послав рубить заросли борщевика на Московской окружной железной дороге. Выкосил – получай червонец. За один трудовой день тогда это были хорошие деньги.

Работая руками, живешь как у Бога за пазухой. Я делаю что умею – и вижу немедленный результат. Возникают интимные чувства к людям и вещам, как к игрушкам. Я врезал замки и строил стеллажи знакомым бесплатно. Деньги взял только раз – с Роя Медведева. Его в Движении почему-то считали миллионером.

И. К.: Была ли эта работа оформлена официально?

Г. П.: Номинально я был разнорабочим в ЖЭКе, как теперь киргизы в Москве. Имел свой дворницкий участок на Арбате, от Староконюшенного переулка до Нащокинского, где должен был убирать. Заколачивал двери квартир, куда вселялись то бомжи, то хиппи. Тогда здесь было много пустующих домов, выселенных на реконструкцию, и во всех были сквоты. За дизайнерский ремонт квартир руководства подпольной фирме Криндача ЖЭК предоставил под мастерские жилье в старых домах. Роскошное и по нынешним меркам. В квартирах были газ, вода, работали телефоны и даже стояла антикварная мебель, покинутая жильцами. В Староконюшенном переулке, против гнезда партноменклатуры, где доживала вдова Никиты Хрущева с сыном Сергеем, я оборудовал нелегальную мастерскую. Практически же с семьей и друзьями жил в огромном особняке в десятке метров от посольства Канады, неусыпно контролируемого КГБ. Тут я прятал тиражи «Поисков» и тут же выполнял заказы по дизайну. Элькон Георгиевич Лейкин, настоящий зиновьевец 1920-х годов, отсидевший за это несколько десятилетий, войдя, сказал изумленно: «А знаете, что последний раз я был в этом доме пятьдесят лет назад, и тоже на явочной квартире? Меня сюда посылал сам Григорий Евсеевич!» Имелся в виду Зиновьев.

Ты спрашивал, что было моей «визиткой»? Член редколлегии свободного московского журнала «Поиски», диссидент. С этим легко входил с улицы в любую академическую квартиру в Черемушках, в писательские дома на Ленинградском проспекте. Физический труд, конечно, отнимал время, зато психически меня сбалансировал. И у меня были друзья в разных средах, никак не пересекавшихся.

Оборотной стороной стало то неудобство, что за мной теперь сильно следили. Открыто, даже демонстративно за мной по Москве ездили машины наружного наблюдения. С утра выглянув в окно, я видел одну или две машины. «Наружка» с тобой целый день, куда ни пойди. Иногда их удавалось обмануть и оторваться, но этого никогда не знаешь наверняка. Перед демонстрациями на Пушкинской площади диссидентов обычно блокировали на дому. Чтоб уйти от слежки и назавтра попасть на Пушкинскую, я однажды заночевал в руинах Гостиного двора у подруги, против Кремля. Теперь тут выступает Путин, а тогда был мир руин, хиппи-сквотов и сорняков в рост человека. Там вечно журчала вода из труб, полопавшихся в незапамятные времена. Витальность Москвы меня радовала, и я смеялся в лицо любому, кто видел в 1970-х «годы застоя».

И. К.: Ты часто мне говорил, что в 1970-х появляется граница между либералами и диссидентами. Как она появилась и