Предтечи:

К. М. Фофанов и Мирра Лохвицкая.

Скрижали:

I. Восславление Эгоизма.

1. Единица — Эгоизм.

2. Божество — Единица.

3. Человек — дробь Бога.

4. Рождение — отдробление от Вечности.

5. Жизнь — дробь Вне Вечности.

6. Смерть — воздробление.

7. Человек — Эгоист.

II. Интуиция. Теософия.

III. Мысль до безумия: безумие индивидуально.

IV. Призма стиля — реставрация спектра мысли.

V. Душа — Истина.

Ректориат:

Игорь Северянин

Константин Олимпов (К. К. Фофанов)

Георгий Иванов

Грааль-Арельский.

16 января 1912 года выработали устав Академии Эгопоэзии. В выработке пунктов принимали участие: Игорь, я и Георгий Иванов. Альманахи, сборники в издании Академии Эгопоэзии приняли называть нервниками по взаимному соглашению, накануне, меня с Игорем.

17 января 1912 года были получены из типографии печатные листы в количестве 510 штук (10 на бристоле) и разослали часть по петербургским и провинциальным изданиям. Решали теорию и устав перевести и издать на итальянском и французском языках.

Через неделю всему обществу стало известно о существовании “Академии Эгопоэзии Вселенского Футуризма”. О московских кубофутуристах ещё и помину не было нигде. Они все тогда группировались в содружестве “Гилея” в “Союзе Молодёжи”.

Спустя месяц после оглашения наших устоев Вселенского Футуризма в Москве был выкинут содружеством “Гилея” флаг со словом “футуризм” и потекли от него уставы, декларации, диспуты, желающие перекричать шум в печати, поднятый нашими скрижалями Эгопоэзии Вселенского Футуризма».

Вадим Шершеневич вспоминал, что ему слово «эгофутуризм» было незнакомо:

«Скоро я получил ответ следующего характера:

“Любезный почитатель!

Издательство ‘Эго’ ликвидировано, и книги распроданы. Был бы весьма рад исполнить ваш заказ, но увы! Пишите, я оботвечу все вопросы.

Ликвидатор ‘Эго’ — Лотарев”.

Этот почерк стал мне хорошо знакомым позже, когда я начал усиленно переписываться с “ликвидатором” Лотаревым. Это оказался Игорь Северянин, впоследствии первый ликвидатор футуризма».

Рядом с романтической версией поэта, полностью воплощённой в жизнь до самопожертвования, существовал и несколько пародийный вариант жизнетворчества в лице симферопольского купца Владимира Сидорова, выступавшего под псевдонимом Вадим Баян. Предисловие к его книге «Лирический поток: Лирионетты и баркаролы», изданной автором за немалую сумму у Вольфа, написал Северянин, напутствуя своего ученика.

Но не в интересах эгофутуристов было сливаться в представлении публики с кубофутуристами. Проблема самоопределения стояла перед ними особенно остро в 1913 году. Игнатьев, например, пояснял в «Небокопах», что Василиск Гнедов «выступал на их [кубофутуристов] диспутах лишь в качестве оппонента и блестяще доказал всю их несостоятельность». У Игнатьева не вызывало сомнения то, что только в подражание им московская группа «тёпленьких модернистов около умиравшего содружества “Гилея” выкинула флаг со словами “футуризм”». Поначалу Северянин также ревниво отказывал москвичам в праве называться какими бы то ни было «футуристами».

Противостояние кубо- и эгофутуристов неоднократно отмечали Брюсов, Чуковский, Гумилёв и др. Характерна рецензия Анастасии Чеботаревской «Зелёный бум» в VIII эдиции «Петербургского глашатая». Чеботаревская же, находя немало общего у психо-интимистов из Казани и московских новаторов, противопоставляла им петербургскую ассоциацию.

«Все эти группки, весьма много заимствовавшие из программы более скромных и более талантливых эгофутуристов (И. Игнатьев, И. Северянин, В. Гнедов, Крючков, Олимпов, Широков, Шершеневич и др.), — замечала она,— приветствуемы нами главным образом в их поступательной борьбе с академической рутиной, косностью и пошлостью... Но, стремясь, каждая из них, непременно перещеголять другую в “крайней левости”, они повторяют все досадные ошибки левых партий, борясь прежде всего между собой, а не с общим и далеко ещё не побеждённым врагом...»

Естественно, между москвичами и петербуржцами существовали принципиальные различия. «Гилейцы» исповедовали коллективизм и подчинённость групповой дисциплине, эгофутуристы провозглашали разъединённость, обособление «единицы». Кроме того, словотворческие эксперименты Хлебникова вдохновлялись мечтой о вселенском языке, понятном всем народам. Игнатьев, напротив, считал, что коммуникативная функция языка будет преодолёна вслед за утратой необходимости индивиду жить в обществе. «Пока мы коллективны, общежители, — слово нам необходимо, когда же каждая особь преобразится в объединиченное “ЭГО”, — Я, — слова отбросятся сами собой».

Взаимные критические суждения были весьма полезны для молодых теоретиков и практиков нового искусства, в дискуссиях оттачивалась аргументация сторон. Так, в письме Романа Якобсона Алексею Кручёных от февраля 1914 года сквозь юношескую браваду проступает признание «подземной работы» над языком:

«Был сегодня на поэзовечере Северянина, страшно злился.

Овация грандиозная (курсистки и прочее). Он ли не последнее торжество любительского концерта в поэзии. Может быть, этому виной та анестезия, к которой, по вашим словам, идёт человечество, но я абсолютно глух к красотам поэз. Уж не говоря о Взорвали, перевертне, Высотах, “солневы девы” мне дороже. Горше сего, однако, тупоумие сказавшего вступительное слово болвана Ходасевича, хоронившего российский футуризм. До его нелепых рассуждений даже Чуковский не договорился бы. Лень мне цитовать. “И. Северянин] растерян, как и вся современность, концы и начала”, — соболезнует Ходасевич]. Мне пока не ясно представляется мирсконца, как оппозиция этому. Сейчас тот момент (это ясно), когда “подземная работа” (выражение] Хлебникова) должна перейти в открытый, умело организованный штурм, иначе завалят, полонят, etc. Сами пишете “время пришло”, значит находите же, что пора вон из потайных ходов, отчасти и спрятав. А организовать многое возможно безусловно».

Несмотря на расхождения, в эстетической программе эгофутуристов было немало схожего с манифестами «Гилеи» (обновление ритма и рифмы, словотворчество, сдвиг смысловой и формальный и т.