ним стояла и трясла его за плечи его любимая жена – но этого просто не может быть! Как? Она вот здесь – реальная, такая дорогая и любимая – прямо сейчас перед ним. Из кухни доносились голоса их детей.

«Дети, – подумал он, – о, здесь мои дети. Со мной, мои кровиночки!»

Он, как пружина, взвился и быстро прошагал на кухню, все еще не веря ни своим глазам, ни ушам.

– Па-а-па, ну скажи Костику, пусть оставит кошку в покое. Меня уже достал этот тупой малец. Ну, объясните ему, родители, что животных душить нельзя. Это ваш долг, как-никак, объ-яс-нять, – восьмилетняя Василина поправила очки на своем остреньком носике и, нахмурившись, выдрала кошку и цепких рук четырехлетнего мальчонки.

Василий, еще не пришедший в себя от этого чуда, так и стоял посреди кухни в цветастых трусах и заливался, как маленький ребенок, слезами от переполнявшего его счастья. Он понял – сегодня тот самый день, который не мог себе простить всю жизнь, который всегда мечтал изменить. Он хотел, чтобы этот день вообще никогда не наступал: ведь своими же руками он разрушил свою счастливую жизнь. Он так долго мечтал его переделать, что каждую минуту этого дня прокручивал у себя в голове и анализировал, как бы что поменять, будь у него такая возможность. Так что же произошло в тот день?

Ничего особенного он не делал. Не убил и не ограбил никого, и не совершил ничего сверхплохого. Хотя, с какой стороны на это посмотреть. Со стороны мужчин – ерунда: всего лишь нелепое недоразумение. Со стороны женщины – непростительное предательство.

В этот день он изменил своей жене. Да, банально, тупо, пошло, грязно и отвратительно. Он предал ее в этот злосчастный день.

Она, как обычно, еле добудилась его утром. Потом накормила сытно завтраком и отправила на работу. Детей он проводил тогда сам: малыша в садик, дочку в школу. И пошел к себе на службу. Занимал он, нужно заметить, хорошую должность заведующего молококомбинатом. Хорошо зарабатывал и был уважаемым человеком среди жителей их маленького городка. Иногда случалось мог приударить за чьей-то юбкой, но измен никогда не было. А две недели назад на их складе появилась молоденькая кладовщица Ирочка. Все бы ничего, но ее полная, аппетитно выглядывающая из большого декольте грудь и упругая попка, обтянутая яркими юбочками, сводили его с ума. Когда она приносила ему на подпись бумаги и облокачивалась на стол перед ним, задорно скаля зубы и щуря свои ярко-голубые выразительные глаза, он покрывался испариной: ему становилось трудно дышать. Так хотелось завалить ее тут же на диване в кабинете, но рассудок всегда останавливал. Она, видно, была тоже не против этого, и по любому поводу приходила в кабинет к начальнику: смеялась, ходила по помещению, покачивая своими шикарными бедрами, и намеками, и жестами показывая свой интерес.

И вот в тот день, когда все ушли уж на обед, он увидел на столе записку от нее: «Василий Иванович, я к вам сегодня зайду в обед, пока все будут на перерыве, для личного разговора за закрытыми дверями».

Волна животной похоти охватила его, он уже не мог сидеть на месте и ждать, когда она зайдет. Наконец, подошло время перерыва. Секретарша зашла сказать, что уходит, и он остался один в корпусе. Раздался стук в кабинет, дверь приоткрылась, и вошла она. Ширинка и так уже лопалась от одних только мыслей об этой похотливой девчонке. Когда же она грациозно шагнула внутрь помещения и, повернувшись спиной к нему, щелкнула ручкой замка, закрывая дверь, он уже еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на нее и не овладеть ею тут же возле двери. Она повернулась к нему, и стала медленно идти к столу, снимая по дороге все, что на ней было. Василий встал со стула и пошел к ней навстречу, подхватил на руки, и, быстро прошагав по комнате, бросил на диван…

Ирочка была уже абсолютно голой. Василий голодными глазами смотрел на ее тело, в горле пересохло от перевозбуждения, сильная эрекция вызывала боль. Он спустил штаны и, наконец, яростно начал делать то, о чем так жарко грезил две недели, глядя на эту молоденькую развратную девицу. Уже достигая оргазма и ничего не видя вокруг, когда ликующий стон прорывался сквозь пересохшее горло, он заметил, что глаза Ирочки широко раскрылись. Она что-то увидела за его спиной. Василий, плохо еще соображая, оглянулся на дверь и тут почувствовал, что его будто окатило холодной водой.

В дверях, растерянная, с упавшими плечами, с букетом роз и коробкой с тортом, перевязанной ниточкой, стояла его любимая жена. Он даже не мог представить себе, сколько времени она вот так стояла, растерянная и испуганная, наблюдая за картиной, как ее любимый муж трахает молодую кладовщицу. Света очнулась от нахлынувших эмоций, в глазах загорелся гнев. Она бросила на пол цветы и коробку с тортом. Развернулась и, взмахнув своей праздничной юбкой, стуча каблуками по паркету, побежала по коридору прочь от его кабинета.

Как потом он узнал, ключи от помещения ей дала вахтерша. Жена объяснила пожилой женщине, что хочет сделать мужу сюрприз в честь знаменательной даты для семьи. Ведь в тот день у них была годовщина свадьбы! Света подготовилась, купила цветы и торт, празднично оделась и пришла к мужу на перерыв. Она хотела сделать любимому сюрприз и поздравить. А здесь он, со спущенными штанами, лежал на какой-то голой девке, что лежала под ним с широко раскинутыми ногами, и со звериными похотливыми стонами трахал ее.

«Ничего, – успокаивал он себя, – сейчас вернусь и заглажу вину. Придумаю что-нибудь. Например, скажу, она сама набросилась на меня или еще чего. А я не устоял. Потерял рассудок. Света меня любит – простит, у нас тем более двое детей. Куда женщина денется от мужа, если у нее уже двое детей?» – все размышлял Василий по дороге домой, но Света куда-то делась и причем, как оказалось, – навсегда. Больше никогда ни ее, ни детей он не видел. Жена его была из детского дома. Родителей у нее не было, и он даже не представлял, куда она могла уехать. Сколько он ни ждал, ни искал ее, больше в своей жизни он их не видел. Тогда ему было всего лишь тридцать лет, горячий и глупый был. Это теперь он, в свои пятьдесят пять лет понимал, какое он счастье упустил, какую золотую женщину обидел, какую замечательную семью своей глупостью и похотью разрушил. Сколько раз он корил себя за