Мария Карайчева. Илюша и камни

Иногда Илюша вырывается домой пораньше. Приветливо скрипит паркет, заливается детская, дымит прокуренная кухня. Значит, опять пришел Юра – Лидин бывший, и сын его, Степа, тоже здесь. Куртка его летит с крючка прямо в руки. В крохотном кабинете поджидают мятые, с отпечатанными кругами от кофейных чашек или изрисованные детьми листы драгоценной бумаги. Илюша замахивается и несется, плывет, летит по ним карандашом. Сквозняк в метро, запах бензина, смех Лиды, вкус микстуры от кашля, стон качелей за окном, тени на шторах – все врывается в рисунок. Кружатся линии, вспыхивает пастель, мерцают сюжеты, совсем как воздух на улице. Илюше нужно секунд тридцать, чтобы сложить пазл из календарных цифр и событий, отличить ранний ноябрь от позднего марта – установить, где именно он застрял и когда в последний раз было лето.

Летом умер папа. Ушел, оставив вместо себя Илью.

Отец возглавлял фонд имени Илюшиного деда – мультипликатора с исполосованной лагерем судьбой. Созданные почти сто лет назад, его мультфильмы на несколько десятилетий провалились в архивные ямы, и позже, заново открытые, изменили мультипликацию. Сам дед после реабилитации еще читал лекции, сочинял сюжеты. Но рисовать раздробленные пальцы уже не позволяли. Не так много сохранилось его работ, зато тонны пленки с работами учеников. Все девяностые папа Ильи собирал, что осталось, в нулевые находил и терял инвесторов, в десятые выстраивал фонд и, дойдя до вершины, сломался.

И вот спустя девять дней Илюша в черной водолазке стоит в отцовском кабинете. Разглядывает собственное детское фото, фото с Лидой и фото их дочерей. Вспышка – и в рамке под пыльным стеклом темнеет водолазка.

Руководитель фонда. Кругом бумага. Ледяной, недопитый отцом чай. Пиджак на стуле – увезли в морг прямо из офиса. Композиция.

Время идет. Вообще ничего не трогать, не менять – как будто это не навсегда, и он вернется и вытащит меня, потому что ну не могу, не могу же я в этих стенах, с этим видом из окна, с этими бумагами – они лезут в кабинет без стука, без перерыва, проползают в дверные щели, летят с потолка. Все, что остается от смельчаков и бунтарей, охраняют слепые, оглохшие трусы, предводимые бурей бумаги. Входящие, исходящие, подписи, печати – белеют, рябят буквами, шуршат и заворачивают в себя Илью. А хочется только одного – схватить, перевернуть на чистую сторону и рисовать-рисовать-рисовать! Как дед…

Рассказать бы Лиде, да никак не поговоришь: то галдят дети, то опять этот Юра – откуда он вообще взялся – невротически сыпет анекдотами. Хозяйничает, готовит, смахивает пыль, вместе с ней вытряхивает самого Илюшу. Укладывает девочек спать, да и Лиду убаюкивает, все о чем-то шепчутся, или кажется? А я должен отцу, деду, потому что мертвых никто не защитит и нужно беречь их, отстаивать интересы, стол, фотографии на нем, себя, замершего в пыльной рамке. Нужно ценить жизнь, которая остановилась.

Объяснить бы это Лиде.

Наконец, он застает Лиду одну. На кухне. Хватает бумажный пакет, разглаживает его в лист, очерчивает силуэт жены – высокой, длинноволосой. Растерянной? Как жаль, крадется линия по ее щеке, что мы так редко, уходит линия с шеи вниз через плечо, бываем вместе. А ты, кажется, ползет по бедру, округлилась, и тебе идет. Я, кажется, беремена, Илюша. Как здорово, как же хорошо. Илюшин карандаш обводит большущий улыбающийся шар живота и ныряет в кудри. И, кажется, отец не ты. Завиток. Раз-два-три. А кто же, хочется спросить, но что тут спрашивать, чему удивляться?.. Спадает локон. А вы же вроде и разошлись, потому что у вас вроде не получалось. Вроде не получалось.

А теперь вроде получилось. Заштриховать. Так что ты прости, но это вроде как все. Дальше, конечно, берется кувшин и поливаются цветы – не у одного Илюши рот полон сухой земли. Круг лица, разинут рот, в который льется вода. Раньше я не делал автопортретов. Потому что я – копия деда. Подсушенная, уменьшенная, будто написанная по памяти. Сказать вслух? Я тебя не прогоняю, хочешь – живи тут. Ты не помешаешь. Мы тебя почти не видим. Переедешь в кабинет.

Вода иссякает. Вместо подоконника кувшин отправляется на стол. Смешно, я думал, что это я когда-нибудь сбегу от тебя – да, я тоже, я тоже всегда боялась именно этого, но получилось хуже. Прости. Балконный глаз глядит зрачком запоздалого вечернего солнца. Небо отвернулось – приоткрыв ровную матовую изнанку. Это потому что тебя давно нет с нами, Илюша. Иии – как струна, лю – вытянув губы, ша – растекается и шипит в животе. Ты как будто умер вместе со своим отцом.

Во дворе на лавке сидит Степа – Юрин сын. Сколько ему? Где его мать? Чем он живет? Илья садится рядом. Что там? – кивает на железную банку из-под печенья. Степа открывает: там внутри какие-то камни. И сквозь мутную воду: все дети с планшетами, а Степа с камнями – собирает их чуть ли не с двух лет, исследует… Сплошные тройки, друзей никаких и только камни на уме.

Хороший парень, похож на муравья. Нет переднего зуба – значит, ему около семи. Слушай, Степа, а ты не занят сейчас? Нет? А расскажи про камни. Что-то я совсем ничего о них не знаю.

Анастасия Волкова. Рациональная психотерапия

– Нервничаете много?

К такому вопросу я была не готова. У меня, быть может, немного судорожный вид, но не без причины: по моим подсчетам, именно сейчас пирамида из пластиковых фруктов начинает проседать под весом побеленной строительной пены. Пена имитирует взбитые сливки и была подсушена наспех. И даже если эта картина меня немного тревожит, – а я пять минут назад начала срывать в приемной бахилы, чтобы поехать в павильон, – все равно хотелось бы избежать настолько категоричных обобщений в анамнезе.

– Ну, – мямлю, – как и все…

– Какие все? Я вот не нервничаю, – пожала плечами усатая врачиха.

Предыдущего посетителя она отправила на экстренную госпитализацию с подозрением на экзему двенадцатиперстной кишки – он исходил кровью, и из кабинета его увезли на каталке. Ладно, один-ноль в ее пользу. Теперь к делу.

– Сориентируйте меня, пожалуйста, по лечению. Нужно что-то быстродействующее. Ну, чтобы когда плохо – сразу принять таблетку, и все.

У меня же не экзема. Даже у оператора, позавчера на спор выпившего жидкий азот, не экзема. Ему, правда, теперь нужно найти себе замену до конца проекта, а мне новые резиновые креветки из «Детского мира». И три дня, чтобы с нуля повторить макет праздничного стола. И какая-нибудь таблетка, наконец.

– Значит, так, – оборвала меня врачиха. –